Сергей Цикавый - Замена
Я бросила взгляд на Куарэ: отвлекшийся было на скучную работу, он снова мрачнел, услышав обрывки реплик. Стоящая над ним Марущак благодушно листала бумаги.
Контраст выражений на лицах этих двоих был просто потрясающий.
– Ну, все отличнейше, Куарэ, – улыбнулась женщина. – Только ты вот подумай. Витглиц запланировала военную тему в литературе на два урока, а ты на один. Управишься?
Он посмотрел на меня. Я пожала плечами.
– А я вот к вам обоим на уроки приду! – заявила замдиректора. – И посмотрим, кто прав.
Мсье Куарэ кивнул, и я с удивлением отметила, что ему по душе мысль о сравнении наших уроков. Правда, я даже не представляю, что там сравнивать.
«Очень плохо, что не представляешь. Включи его занятия в план посещения».
Я тоже кивнула донельзя довольной пани Анжеле. В конце концов, это не самая плохая идея.
– Вот и чудно, – подытожила замдиректора, подхватив свой портфель и указывая другой рукой на информатика. – С этим вот пропойцей знакомства не води.
Константин поднял мутный взгляд, вернулся к созерцанию стола и зачем-то открыл ящик.
– Митников, надеюсь, ты запомнил, – грозно сказала Марущак уже на выходе. – Еще раз повторится, сведу к директору. Будете понижение в окладе обсуждать.
Она задорно шлепнула за собой дверью, и в методкабинете стало тихо. Константин вздохнул, принявшись доставать из стола бумаги. На нас он внимания не обращал: бумаг было много, и все требовалось заполнить на вчера.
Куарэ смотрел в окно, за которым гудели лицеисты, и вздрогнул, только когда прозвенел звонок. Я поняла, что тоже все это время просидела молча.
– Витглиц… На сегодня все?
– Да.
Белый солнечный диск повис над шерстью леса и двигаться вниз не спешил. Мсье Куарэ встал, снял со стула свою куртку. Помял ее, вздохнул.
– И что мне делать дальше?
Я пожала плечами: я, конечно, примерно представляла, что делают в общежитии в свободное время. Но знать – это одно, а советовать Анатолю – другое. А еще мне было обидно. Почему я? Почему за ним не может присматривать кто-то из обычных преподавателей? Это было бы значительно проще. И удобнее.
– Не знаю.
Я тоже встала, спеша избавиться от неловкости. Бумаги дописаны, день прошел, и коллега превращался в обузу. Мне становилось нехорошо от мысли, что придется менять привычки, чтобы как можно дольше держать на виду сына директора.
«Спокойнее, Соня. Он убил первого своего Ангела, он взволнован. У тебя месячные и ELA – но жизнь пока не заканчивается».
– Понимаю, – сказал Куарэ, по-детски просовывая сразу обе руки в рукава. – Простите, и так у вас столько времени отобрал…
Делает вид, что все хорошо. Правильно. И это – тоже правильно, можно начать и так: «делать вид» рано или поздно станет «на самом деле», и все будет хорошо.
– Осмотритесь, – предложила я. – За спортзалом сосновый бор со скалами.
Константин Митников, заинтересованно оглянувшись, принялся смотреть на мсье Куарэ, словно впервые его видел. Лампу у лица погасить он не догадался, поэтому выглядел глупо.
«А вы не составите мне компанию?» – спрашивал Анатоль.
«Хорошо», – отвечала я.
Такое продолжение диалога читалось в глазах Митникова, как и все завтрашние разговоры. Порой, чтобы отвлечься от затхлого страха, нужно что-то острое и перченое, и когда Митников не пил и не играл, он мастерски готовил такие блюда.
– А… – сказал Куарэ. – Эм, спасибо, Витглиц. Спортзал – это?..
Он согнул руку, показывая, как собирается обходить корпус.
Я кивнула, чувствуя странную досаду. Мсье Куарэ кивнул в ответ:
– Тогда всего доброго.
– До свиданья.
Митников поднял руку прощальным жестом, проследил за уходящим и снова уткнулся в бумаги. Я села на свое место. За окном смолкли голоса, за окном лес полировал нижний край желтеющего светила.
Потом позади шумно вздохнул скучающий Константин, и я начала собираться.
4: Ночь
Я рассматривала повисшую на пальце линзу – серебристую, блестящую, еще теплую – и мне было странно. Интересно, почему все так вышло: закончившийся день упорно не желал просто уйти, просто стать вчерашним. Ему не хватало какого-то последнего глотка, последней оценки, додуманной мысли.
Я сидела перед зеркалом, смотрела разными глазами на кончик своего пальца. Я размышляла, как избавиться от странного дня. А заодно – почему мне так хочется от него избавиться.
«Мсье Куарэ».
Все, что держало этот день при мне, все, что держало меня в этом затянувшемся сегодня, так или иначе связано с ним. Связь была похожа на ауру открывающегося микрокосма: сын директора втягивал меня во что-то, словно сам был Ангелом.
«Нет, не так».
Все шло не так. Все. И провал Белой группы, и замена, и участие Куарэ в нейтрализации Ангела… Я могла множить союз «и» еще очень и очень долго – в такт своим мыслям, в ритме сбивчивых переживаний.
Это был плохой день и отвратительный вечер. Я подготовилась к урокам, сделала все по дому и провела лишних десять минут в сети. Часы в трэе застыли, будто я уже была внутри Ангела.
«Внутри Ангела».
Убийственная мысль, способная свести с ума. Внутри раскрытого микрокосма исчезает многое, и время – в первых рядах. Там пропадают и другие нужные разуму абстракции – ощущение реальности, например. Там действуют законы сна, дурного кошмара, и стоит только поддаться… Собственно, не стоит.
Ассоциации немедленно потащили из памяти образы.
Буднично хлестал такой пошлый и ожидаемый дождь, прямо по ветвистому дереву черкнула трещина. Мир, лишенный своего демиурга, разваливался на куски, а у моих ног догорал пепел, и ногам было непозволительно тепло. Я видела, как стройные ряды фонарей стягивались к отдельным столбам, как мир становился сам собой…
«Не хочу вспоминтать дальше».
Я вздрогнула. Линза стекла с моего пальца и упала на стол. Она поблескивала в свете лампы – яркая и колючая, а мне было холодно под халатом: холодно смотреть на нее, холодно вспоминать, холодно переживать самый первый раз, когда я осознала, что совершила.
«Ты ведь понял, что убил целый мир, мсье Куарэ?»
Вторую линзу я чуть не вынула вместе с глазом.
Что с тобой, Соня? Ты ревнуешь? Боишься лишиться опоры под ногами? Потерять убийственный смысл остатков жизни? Или ты просто не можешь смотреть, как рядом, на твоих глазах кто-то проходит твой путь? С самого начала?
«Не хочу этого видеть».
Все верно. Я ставила чайник на плиту, смотрела в ослепшее окно – окно в ночь. Успешно найденная рана кровоточила от прикосновений. Странный образ усиливался тем, что меня морозило, словно от настоящей кровопотери. Я отвернулась от черного окна, в котором отражалась кухня и бледный призрак в халате, и посмотрела на полочку с чаями. Белый, зеленый, черный. В отдельных баночках – жасмин, палочки корицы, мята, бергамот. Даже базилик – его подарила мне Николь, уверенная, что чай нельзя испортить ничем.
