Евгений Прошкин - Механика вечности
Я взмахнул кейсом и позвенел ключами в кармане.
— Хочешь, подвезу? Тебе куда сейчас?
— Спасибо, я как-нибудь сам.
— Что, все уже? — не поверил Миша. — Можно идти?
— Нужно, — презрительно ответил Куцапов. — Не просто идти — бежать. Со всех ног.
Он различал нас без особого труда, хотя этого не удалось даже Алене. У меня возникло подозрение, что Куцапов знает, кто я такой.
— Не трогал я твою машину.
— Дело прошлое, — миролюбиво отозвался Коля. — Тачка что — железо! Правда, я тебя из-за нее чуть не… А, нет, это же… — Он замотал головой и что-то пробормотал себе под нос. — Это же не ты был.
Он вел себя так, будто нас связывало что-то большее, чем якобы угнанный мною «ЗИЛ». Но что? Я видел его первый раз в жизни. Уж не из того ли он будущего, откуда явился Мефодий? Не его ли, кстати, рук дело то письмо, так смутившее меня своей бессмысленностью?
Куцапов перешел на другую сторону, где, презрев вопли запрещающих знаков, стоял ярко-красный «ЗИЛ» с большой вмятиной на левом боку.
— Этот тоже? — поинтересовался Миша-младший. — Тоже из ваших? Ты извини, что я все валил на тебя. Мне показалось, вести себя нужно естественно. Представляешь, взяли прямо у магазина, я даже моргнуть не успел. Зачем тебе понадобилась его машина? У него же все схвачено, разве не ясно? Даже на Петровке.
— Возвращайся к Люсьен.
— Нет, я к ней больше не поеду! — запротестовал Миша. — Довольно и одной ночи. Кошмар! Как бы мандавошек домой не принести! Я тебе и так помог, хватит.
Мне стало настолько противно, что захотелось расстаться прямо здесь, однако на Мише оставалась моя одежда, а на мне — его. Выбрав дворик потише, мы зашли в темный подъезд и переоделись. Я молча протянул руку. Он пожал ее вяло и нехотя.
Я пошел к метро, с каждым шагом ощущая все большее облегчение. Я боялся, что ему придет на ум меня догнать, но, обернувшись, увидел, как он сворачивает в первый попавшийся переулок.
Время близилось к четырем, и в «Реку» я еще успевал. Мне не терпелось поскорее отсюда убраться, и откладывать возвращение еще на один день было незачем.
Я проверил, на месте ли машинка — страх ее потерять уже успел превратиться в навязчивое состояние. А ведь ее запросто могли прикарманить Орехов или Куцапов, или, еще хуже, Федорыч от нечего делать взял бы и ткнул в какую-нибудь кнопку.
На «Третьяковской», где я собирался сделать пересадку, народу, как всегда, было полно. Около лестницы, ведущей на «Новокузнецкую», меня кто-то схватил за рукав. Это был Кнутовский.
— Чего тащишь? — спросил он, указывая на кейс.
— Рукописи, — кисло ответил я.
— Да? Интересно. Рассказы?
— Роман.
— И о чем вещица?
— Саша, может, потом как-нибудь? Уже начало пятого, я не успею.
— Ты в «Реку»? Они до шести.
— А ты откуда знаешь?
— Повесть недавно возил.
— Ну и как?
Собственные произведения для Кнута были темой особой, и я рассчитывал отвести разговор подальше от чемодана.
— Как-как… Вернули! Есть там один… Хоботков, представляешь? Специально придумаю какого-нибудь урода и назову в честь его.
— Тебя опередили, — огорчил я Шурика.
— Вот черт! Жалко. А кто?
— Забыл.
Я и правда не помнил, где читал про некоего Хоботкова, но мне показалось, что это было совсем недавно.
— А у тебя что? Колись, я ведь не отстану.
Я слишком хорошо знал Шурку — он действительно не отстанет. Мне пришлось открыть чемодан и, держа его на весу, чтобы Кнут не заметил остальных романов, достать верхнюю папку.
— Силен, — ухмыльнулся Кнутовский, взвешивая рукопись. — Отойдем, что ли, в сторонку.
Мы расположились у лестницы, и Кнут, кряхтя от удовольствия, развязал короткие тесемки.
— Ты что, читать его собрался? — возмутился я.
— Хотя бы страниц десять, по диагонали. Нет, ну ты и жук! Такую глыбу скрывал!
Я попытался проследить за его реакцией. Как ни крути, Кнут был моим первым читателем и критиком. Вскоре его лицо посерело. Кнутовский резко захлопнул папку и гадливо, как дохлую кошку, бросил ее мне.
— Что тебе сказать? — процедил он, когда грохот отъезжающего поезда утонул в тоннеле. — Что ты вор? Это грубо. Что ты пакостник? Слишком мягко. Ты просто ничтожество, Миша, вот и все. Это то же самое, что жрать чужие объедки, за это не ругают.
Услышав такое от Кнута, я почему-то разволновался. Не было ни злости, ни обиды, только желание узнать, почему единственный друг, теперь уже, понятное дело, бывший, так со мной разговаривает.
— Я и предположить не мог, что ты способен на подобное, — сокрушался он. — Неужели ты себя по-прежнему уважаешь?
— Саша, на дуэлях нынче не дерутся, так что я просто сброшу тебя под поезд.
— Меня-то за что?
— За «ничтожество» и за все остальное.
— А, дурака включаем? Ну-ну. Еще спой, что это всего лишь недоразумение.
— Да о чем ты?
— О романе твоем. Хоботков просыпается на чердаке. Какое совпадение, у меня он делает то же самое! Кстати, знакомый персонаж, ты не находишь?
Точно. Вот откуда я знал этого проклятого Хоботкова — я же утром читал о нем в собственной рукописи. «Теория вероятностей плюс ловкость рук». Лихая формулировка Мефодия-старшего вдруг перестала мне нравиться.
— Да если б только фамилия! Мне что, жалко? Чеши Хоботкова в хвост и в гриву, от него не убудет! Но ты же у меня все начало передрал.
— Начало чего?
— Не знаю еще. Вернулся я тогда из редакции и настрочил пару страниц. Думал, сгодятся куда-нибудь. Теперь вижу: сгодились.
— Саша, посмотри на папку, она рвется. Я ее еле тащил, что мне твои две страницы?
— Это правда. У меня было только начало, и то набросок, а у тебя уже роман готов. Но сцену на чердаке я помню до последнего слова. Хочешь, скажу, что там дальше будет? Хоботков допьет остатки одеколона, потом споткнется и упадет. Еще там есть такое: горки голубиного помета он сравнит со сталагмитами. Ну что, проверим?
Вырывая друг у друга папку, мы принялись просматривать текст, и чем дальше я читал, тем большую испытывал тревогу. Когда я нашел то место, где герой давится лосьоном после бритья, сомнений уже не оставалось: будет там и про помет, и про все прочее. Я выпустил листы из рук. Сейчас Кнут отыщет упоминание о сталагмитах, и тогда я провалюсь сквозь землю.
Шурик продолжал читать, снова и снова переворачивая страницы. Я глянул через его плечо: сцена на чердаке давно закончилась. Кнутовский оторвался от романа и отрешенно уставился на стену.
— Начало ты спер у меня, сомнений нет. Но я думал, ты его механически вставил в свою вещь, а у тебя все развивается естественно. Такое впечатление, что роман ты написал за неделю.
— Послушай, мы с тобой не вчера познакомились. Неужели я способен на такую подлянку? Не видел я твоих черновиков, чем хочешь поклянусь!
