Владимир Корчагин - Астийский эдельвейс
- Смотря какие люди, - упорствовал Михаил.
- Любые. Примеров тому тьма. Зато в жизни бывает и наоборот. Ты слышал, конечно, о знаменитом физике Нпролу?
- Кажется, слышал...
- Он родился в племени Западной Африки, которое до сих пор не имеет письменности и живет чуть ли не на уровне каменного века.
- Ну да!
- Вот тебе и "ну да". Когда ему было два месяца, его усыновил один миссионер-европеец. Потом он учился в Оксфорде, работал у нас в Дубне. И вот результат: Нпролу - выдающийся ученый. Это тебе о чем-нибудь говорит?
Несколько минут прошло в молчании. Михаил, видимо, исчерпал все свои возражения и, насупившись, ходил по комнате. Антон спокойно стоял у окна, глядя на синие сумерки, и, как всегда, о чем-то сосредоточенно думал.
- А все-таки, Антон, - обратился к нему Максим, до этого молчавший, но внимательно слушавший спор друзей, - трудно с тобой согласиться. Я представил такую ситуацию. Несколько космонавтов, мужчин и женщин, высадились на далекой чужой планете. Корабль вышел из строя. Связи с Землей никакой. Надежды на возвращение тоже. Что, в таком случае они должны одичать?
- Зависит от того, сколько их будет и что они с собой возьмут в рейс. Если их мало и они отправятся с пустыми руками, то да - одичают.
- Но почему? Почему они не дадут начало новой цивилизации?
- Да потому, что их слишком мало, потому что богатства человеческого разума им просто будут не нужны. Все их жизненные силы будут уходить на поддержание элементарных биологических функций, на борьбу за существование в самом прямом, самом грубом смысле этого слова. Ну зачем, посуди сам, им в таких условиях формулы высшей математики, законы астрономии, даже письменность? Все это забудется, умрет, если не у самих космонавтов, то у их ближайших потомков.
- И разум исчезнет совершенно?
- Ну если и не угаснет совсем, то потускнеет, померкнет на многие века, будет тлеть, как угли под слоем золы, до тех пор, пока не сформируется новое человеческое общество. Пойми, разум не может быть достоянием одного человека или даже нескольких человек. Он может быть достоянием человечества. Каждый человек может мыслить. Но лишь гомо сапиенс может быть хранителем разума.
- Ну, я на этот счет другого мнения. И вообще - пока! - Михаил схватил пальто и выскочил из комнаты. Максим подошел к Антону.
- Но ты, кажется, не все договорил, Антон. Если искра мышления передается как эстафета от поколения к поколению, то где ее начало?
- Никто сегодня точно не ответит на этот вопрос. Я убежден в одном: человеческий разум не мог возникнуть в тот ничтожно малый промежуток времени, который отделяет последние находки рамапитека от первых находок питекантропа. Полтора-два миллиона лет могли существенно изменить и обезьяну и человека. Но это слишком незначительный срок для того, чтобы обезьяна стала человеком. Эволюция происходит скачкообразно, я согласен. Но это уже больше, чем скачок. В конце концов, между обезьяной и ее предками, если можно так выразиться, лежит небольшая рытвина, человека же от обезьяны отделяет пропасть.
- Ну это как сказать, Антон. Последние наблюдения и эксперименты над поведением животных показывают, что не только обезьяны, но и многие другие млекопитающие обладают определенными элементами психики, ни в коем случае не укладывающимися в понятие рефлекса. Разве ты не слышал?
- Слышал, но не очень верю.
- Это не аргумент.
- Хорошо. Допустим, что все, что пишут о таких экспериментах, верно. Но разве эти "элементы психики", сугубо конкретные, связанные лишь с определенными действиями животного, как бы они ни напоминали мышление, можно сравнить с абстрактным разумом человека?
- Можно. Во всяком случае, пропасти я здесь не вижу. И достаточно усложнения функциональных констелляций нейронов мозга...
- Усложнение функциональных констелляций нейронов! Коронный номер Стогова! Всеспасающие констелляции... А кто и когда наблюдал это скачкообразное усложнение констелляций? Почему оно не возникает ни у одной из ныне живущих обезьян?
- Может, и возникало, кто знает. Ведь сейчас, когда обезьяны живут, по сути дела, в окружении людей, такое усложнение не дало бы им ни грана перевеса и, стало быть, должно бесследно исчезнуть как всякий бесполезный признак.
- Гм... Это уж что-то новое. Во всяком случае, не по Стогову. Тот просто сослался бы на чрезмерную специализацию и указал такую-то страницу такой-то книги. Откуда это у тебя?
- Да ниоткуда... Я сам так думаю.
- Сам? - Антон неожиданно рассмеялся. - А ты, оказывается, шевелишь мозгами. Ладно, потолкуем еще об этом. А теперь вот что... Лара вчера уехала.
- Как уехала?! Куда?
- В Москву. На Международный семинар. Недели на три - на четыре.
- Уехать сейчас почти на месяц! А как же лекции?
- Не лекциями едиными жив студент.
- И все-таки целый месяц! Это такой срок...
- Срок большой... - Антон хитро прищурился. - Вот она и просила передать, что то, о чем она обещала рассказать тебе - видно, что-то важное, я не знаю, - она скажет сразу по приезде. Если, конечно, ты снова не будешь прятаться от нее, как в последнее время.
- Так она и сказала?
- Нет, это я по глазам у нее прочел. Я же как-никак бионик.
- Понятно...
- Ничего тебе не понятно. С твоими констелляциями...
10
Он сидел в читальном зале, просматривая старые журналы, когда услыхал за своей спиной:
- Здравствуйте, Максим. Еле разыскала вас.
- Лара... - От неожиданности он не знал, что ей сказать.
- Сидите-сидите! - Она подсела к нему. - Так давно не видела вас... Как вы жили все это время?
- Как я жил?.. - начал он, с трудом собираясь с мыслями, и замолчал. Это было слишком необычно и ново сидеть так близко к Ларе, он чувствовал тепло ее плеча. Все в нем смешалось от волнения. Да и можно ли было выразить словами, что он пережил за последние недели?
На пути из Москвы Лара сильно простудилась, ее положили в больницу, и сколько тревожных дней и ночей он провел, прежде чем узнал, что опасность миновала. Наконец она выздоровела, выписалась из клиники и сейчас же уехала в дом отдыха. Михаил провожал ее, пришел домой сияющий, весь вечер надоедал Максиму счастливой болтовней. А ему еле удавалось скрыть чувство обиды и боли: он даже не слышал об отъезде Лары.
Наконец она приехала. И опять он узнал об этом от Михаила. Тот успел уже встретиться с Ларой, нашел ее отдохнувшей, посвежевшей. А Максим не мог придумать, где и как хотя бы увидеть ее. Говорить об этом с Глебовым было по меньшей мере смешно. Антон же, занятый дипломным проектом, день и ночь не вылезал из лаборатории.
И вдруг эта неожиданная встреча здесь, в читальном зале. Он поднял наконец глаза и окончательно смешался, встретив ее взгляд:
