Ежи Жулавский - Победитель. Лунная трилогия
Еще в памяти у меня запечатлелась гроза и удивительное, связанное с ней, богатство красок этого пейзажа. Самые высокие вершины кратера были белыми, но от них спускались вниз полосы и круги, играющие всеми цветами радуги. Не знаю, чему это приписать; возможно, Тимохарис, горное кольцо размером подобное Эратостенесу, некогда был действующим, а теперь погасшим гигантским вулканом? И эти краски имеют отношение к некогда осевшим на его склонах разноцветных минералов, магмы? Не могу разгадать этой загадки, а тогда я даже и не задумывался над этим. Только смотрел на представшую передо мной картину, приводящую на ум сказки о колдовских странах и горах, построенных из драгоценных камней. Вглядываясь в эти искрящиеся на солнце вершины, похожие на горы топазов, рубинов, аметистов и алмазов, я одновременно ощущал их пронизанную холодом мертвость. Было что-то безжалостно суровое и неумолимое в этом резком блеске цветных камней, сверкании, не приглушенном ничем, даже воздухом… Какое-то сияние смерти исходило от этих гор.
Через несколько часов после восхода солнца мы въехали в тень невысокого кратера Беер. Миновав его, мы продвигались вдоль подножия еще более невысокого, расположенного рядом кратера Фоли и выехали на огромную, тянущуюся на шестьсот километров перед нами до северной границы Моря Имбриум равнину, которую невозможно было окинуть глазом. Повернув на север, мы оставили вершины Тимохариса несколько позади, зато на северо-востоке показалось на краю горизонта далекое, погруженное в тень кольцо Архимедеса.
Внезапно у меня возникло чувство, как будто мы проезжаем через гигантские ворота, открывающиеся в долину смерти. Безграничный, давящий страх снова охватил меня. Я невольно захотел остановить автомобиль, свернуть куда-нибудь в скалы, чтобы только не выезжать на эту протяженную равнину, которую — я знал это — мы не преодолеем живыми.
По-моему, не только я испытал это чувство, остальные также мрачно смотрели на открывшуюся перед нами каменную пустыню.
Вудбелл хмуро, со стиснутыми губами, долго мерил глазами обширную равнину, конца которой не было видно, потом медленно перевел взгляд на стрелку манометра, подключенного к последнему резервуару со сжатым воздухом. Я невольно последовал его примеру. Стрелка в маленьком медном приборчике медленно, но неустанно падала…
И тогда у меня блеснула страшная, чудовищная мысль; воздуха не хватит для четверых, но для одного может хватить. Один, с таким запасом воздуха, мог бы достичь таких мест, где атмосфера Луны не будет такой разреженной, и при помощи помпы ее можно будет использовать.
Я проклял эту чудовищную мысль, едва она появилась, пытался отогнать ее от себя, но она была сильнее и постоянно возвращалась. Я не мог отвести глаз от стрелки манометра, а в ушах у меня постоянно звучало: для четверых не хватит, но для одного…
Я украдкой, как преступник, взглянул на товарищей и — ужас! — в их горящих, неспокойных глазах прочитал ту же самую мысль. Мы поняли друг друга. Какое-то время среди нас царило угнетенное, подленькое молчание.
Наконец Томаш потер рукой лоб и сказал:
— Если мы хотим это сделать, то нужно действовать быстрее, пока запас еще больше не уменьшился…
Мы понимали, о чем он говорит. Варадоль молча кивнул головой, я почувствовал, что краснею, но тоже не стал возражать.
— Мы будем тянуть жребий? — снова спросил Томаш, явно принуждая себя произнести эти слова. — Но… — тут голос его дрогнул и сломался, став каким-то мягким, умоляющим, — но… я хотел бы… вас просить, чтобы… Марта осталась в живых… тоже…
Снова наступило глухое, давящее молчание. Потом Петр выпалил:
— Для двоих не хватит…
Томаш гордо вскинул голову:
— Ну что ж, пусть будет по-твоему. Тем лучше.
Говоря это, он взял четыре спички, обломил у одной из них головку и, спрятав их в ладони, так что только концы торчали наружу, протянул руку к нам.
Во время всего этого разговора Марта стояла в стороне и ничего не слышала. Она подошла к нам только в тот момент, когда мы все протягивали руки, чтобы тянуть свой жребий, и спросила совершенно спокойным голосом:
— Что вы делаете?
Потом повернулась к Томашу:
— Что у тебя в руке, покажи…
И вынула у него из ладони спички, которые могли стать смертным приговором для троих из нас, чтобы четвертый мог жить.
Это все произошло так быстро и неожиданно, что мы не успели этому помешать. Краска стыда залила наши лица, когда мы поняли, что девушка поймала нас во время совершения отвратительного преступления эгоизма, подлости и трусости. Мы посмотрели друг на друга и внезапно кинулись друг другу в объятия, взорвавшись долго сдерживаемыми рыданиями.
О том, чтобы тянуть жребий, больше не было никаких разговоров. Благодаря этой реакции, порыву человеческой души взаимная зависть, вызванная близостью и неизбежностью смерти, висящей над нами, превратилась теперь в чувство тепла и сердечного взаимопонимания. На нас сошло удивительное, безграничное спокойствие. Мы сидели рядом — Марта прильнула гибким, изящным телом к груди Томаша — и разговаривали тихими, дружескими голосами о множестве мелочей, которые некогда были связаны с нашей жизнью на Земле. Каждое воспоминание, каждая деталь приобретали для нас сейчас огромное значение — мы чувствовали, что этот разговор — прощание с жизнью.
А автомобиль тем временем без устали продвигался вперед по безграничной смертельной пустыне.
Проходили часы и земные сутки, стрелка манометра постоянно опускалась, но мы уже были спокойны, смирившись с судьбой. Разговаривали, ели, даже спали, как будто ничего не произошло. Только в области сердца и в горле я ощущал какое-то давление, как человек, понесший большую утрату, который хочет забыть о ней, но не может.
Около полудня мы находились уже между 31 и 32 параллелью. Жара, хотя и очень сильная, уже не докучала нам в той степени, как накануне, так как под этой широтой лучи солнца уже не падают так отвесно, оно только на шестьдесят процентов поднималось над горизонтом. Внезапно мы заметили, как диск солнца, коснувшись пылающего ореола Земли, висящей на небе, начал медленно заходить за нее. Перед нами было затмение Солнца, продолжающееся здесь около двух часов и представлявшееся жителям Земли затмением Луны.
Светящийся ореол земной атмосферы, с той минуты, когда Солнце коснулось его, стал похож на кроваво-красный венец, окружающий огромное черное пятно, единственное на всем небосклоне, где не горели звезды. Около часа потребовалось солнечному диску, чтобы зайти за этот черный, окруженный пламенем диск. И в течение всего этого времени венец становился все более кровавым и широким. В ту минуту, когда солнце окончательно скрылось, он был настолько ярким, что при его свете можно было наблюдать окружающий пейзаж, залитый оранжевым светом. Черное пятно Земли выглядело теперь как зияющий зев какого-то колодца, вырытого прямо в звездистом небе. А из-за пламенного венца выступали на восток и на запад два снопа пламени, два фонтана светящейся золотистой пыли, подобные тому, какой мы видели при заходе солнца.
