Герберт Уэллс - Первые люди на Луне
На скате бугра виднелись разбросанные то там, то сям, обрамленные белыми нитями еще нерастаявшего снега, какие-то палочки, вроде сучков или прутиков, сухие, искривленные хворостинки, такой же рыжеватой окраски, как и скала, на которой мы лежали. Это сильно заинтересовало меня. Прутики! В безжизненном мире? Но когда мой глаз несколько пригляделся к их строению, я заметил, что вся лунная поверхность имеет волокнистый вид, подобный ковру из опавших бурых хвой, какой бывает в тени сосен.
— Кавор! — сказал я.
— Ну?
— Теперь это, может быть, и мертвый мир, но прежде…
Нечто новое остановило на себе мое внимание. Я увидал между опавшими иглами множество маленьких круглых предметов, и мне показалось, что один из них шевелится.
— Кавор! — проговорил я шепотом.
— Что?
Но я ответил не сразу. Я пристально глядел на поразившие меня предметы. В первую минуту я не поверил глазам. Я издал какой-то нечленораздельный звук и схватил Кавора за руку.
— Посмотрите, — вскричал я, когда язык у меня, наконец, зашевелился. — Вон там! Да!.. И там!
Он последовал взглядом за моим указательным пальцем.
Как описать то, что я увидел? Это была крохотная вещь и, однако, она казалась такой чудесной, такой жизненной… Я сказал, что между хвоями, устилавшими почву, были рассеяны какие-то круглые или овальные тельца, которые можно было принять за крошечные камешки. И вот, сначала одно из них, потом другое зашевелилось, вдруг покатилось и раскололось, причем из каждого выглянула зеленовато-желтая тень, как бы вырываясь наружу к теплым животворным лучам восходящего солнца. Через минуту зашевелилось и лопнуло третье такое же тельце.
— Это семена, — сказал Кавор, и затем я услышал, как он тихонько прошептал: — Жизнь!
«Жизнь!»… И тотчас же у нас мелькнула мысль, что, значит, наше далекое путешествие совершено не напрасно, что мы прибыли не в бесплодную каменистую пустыню, а в мир, который живет и движется! Мы наблюдали с напряженным вниманием. Помню, как старательно протирал я с помощью слюны находившийся передо мной просвет в стеклянной стенке шара, заботясь, чтобы не было на нем на малейшего следа тусклости.
Но картина была ясною и живою лишь в середине поля зрения. Вокруг же этого центра мертвые хвои и семена являлись в преувеличенном и искаженном виде, вследствие кривизны стекла. Все-таки мы могли видеть достаточно! По всему освещенному солнцем скату пригорка, одно за другим, эти чудесные бурые тельца растрескивались, как оболочки семян или стручья, жадно раскрывая уста, чтобы упиться теплом и светом, лившимся целым каскадом от только что взошедшего на небе солнца.
Ежесекундно все большее и большее количество этих зернышек лопалось в то время, как их передовые застрельщики уже выползали из расколовшихся скорлупок и переходили во вторую стадию прозябания. С полной уверенностью и быстрой сообразительностью, эти удивительные семячки пускали из себя корешок в землю и маленький, скорченный, в виде клубочка, росток на воздух. В короткий промежуток времени весь скат бугра покрылся крохотными растеньицами, вылупившимися при ярком солнечном свете.
Недолго оставались они в этом состоянии. Почкообразные ростки надулись, разбухли и раскрылись, высунув наружу кончики крошечных, остроконечных, буроватых листочков, которые мгновенно стали удлиняться, так быстро, что мы могли видеть их рост. Движение это было медленнее, нежели движение какого-нибудь животного, но быстрее виденных мною доселе движений растений. Как бы нагляднее передать вам ход этого произрастания? Кончики листьев вытягивались приметно на глаз. Скорлупки морщились, съеживались и уничтожались с такой же быстротой. Случалось ли вам в холодный день взять термометр в вашу теплую руку и наблюдать, как тоненький столбик ртути заметно поднимается в трубке? Вот и эти лунные растеньица развивались так же скоро, — прямо на наших глазах.
В несколько минут, как нам показалось, ростки более развившихся растений вытянулись в стебелек и пустили из себя второй круг листьев, и весь пригорок, еще так недавно казавшийся безжизненным, усыпанным лишь опавшей хвоей, пространством, покрылся темной, оливково-зеленой травянистой растительностью из колючих колосьев, поражавших мощью своего роста.
Я повернул лицо к востоку и там тоже вдоль всего верхнего края скалы тянулась подобная же бахрома растительности, хотя на несколько низшей ступени развития, казавшейся черной от контраста с ослепительным блеском солнца. А за этой бахромой виднелся силуэт массивного растения, неуклюже вытянувшегося, на подобие кактуса, и приметно пучившегося, надувшегося, как пузырь, наполняемый воздухом.
Затем, обратив взоры на запад, я увидал, что другое такое же раздувшееся растение поднимается на лугу. Но тут свет падал на его гладкие бока, и я мог разглядеть, что они были окрашены в яркооранжевый цвет. Махина вырастала на наших глазах; стоило отвернуться на минутку и затем снова взглянуть на нее, как контуры ее уже были иные; она выпускала из себя толстые, мясистые ветви и в короткое время преобразилась в кораллообразное деревцо, вышиной в несколько футов. В сравнении с этим быстрым ростом развитие земного гриба-дождевика, который, как говорят, иногда в одну ночь достигает фута в диаметре, показалось бы очень медленным. Но дождевик растет, парализуемый притягательной силой, в шесть раз превосходящей притяжение луны.
Далее, из оврагов и равнин, которые были скрыты от наших взоров, но не от живительных лучей солнца, над рифами и мелями сияющих скал, высунулись новые колючие стержни трав и массивных растений, спешивших воспользоваться коротким днем, в продолжение которого они должны распуститься, отцвесть, принести плод и семя — и сгибнуть. Он походил на чудо, этот поразительно-быстрый рост лунной растительности. Так, надо думать, появились первые деревья и растения при сотворении мира и покрыли уныло пустынную поверхность ново-созданной земли.
Вообразите себе этот лунный рассвет! Вообразите это оттаивание мерзлого воздуха, эту оживающую и шевелящуюся почву и затем этот бесшумный рост злаков, этот быстрый не по земному, выгон массивных растений и колючих колосьев. Представьте себе все это залитым ослепительно-ярким блеском, в сравнении с которым самый сильный солнечный свет на земле показался бы слабым и тусклым. И среди этого шевелящегося луга виднеются еще то там, то сям полосы синеватого снега. Чтобы составить себе полное понятие о нашем впечатлении, вы должны еще помнить, что мы видели все это через толстое изогнутое стекло, дающее, подобно чечевице, лишь в центре ясные и верные изображения предметов, к краям же изображения являлись в увеличенном и искаженном виде.
