Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры
– А мы их спрашивать не собираемся, – отрезала Виолетта, почесывая себе за ухом стволом обреза. – Пусть хоть один стоящий мужичонка на развод будет.
– Не-е, – осклабился Чмыхало. – Ялган… Неправда… Толгай землю ковырять не будет. Толгай волю любит…
Когда драндулет укатил, снова спустились в подвал и обшарили все закоулки. Кроме кое-какой еды, пары пистолетов и сотни патронов (на ближайшем толчке один патрон шел за мешок картошки), обнаружили огромную чугунную сковороду, на которой, наверное, можно было целиком зажарить теленка.
– Надолго, гады, устраивались, – Зяблик злобно плюнул на сковородку. – Даже капище свое оборудовали.
Цыпф несколько раз возвращался туда, где в рядок лежали мертвые аггелы, уже разутые, с вывернутыми карманами. Потом, воровато оглянувшись, он за ноги оттащил одного из них поближе к свету.
– Что ты его дергаешь? – неодобрительно заметил из темноты Зяблик. – Живых надо было дергать.
– Послушай… я его, кажется, раньше видел, – неуверенно сказал Цыпф, склонившись над трупом.
– Где ты его мог видеть? – Зяблик неохотно приблизился.
– Он вместе с Сарычевым в Эдем идти собирался. Я им муку и сахар отвешивал.
– Точно?
– Очень похож… Правда, я его только раз видел, мельком. Надо бы у ребят из Трехградья уточнить.
– Как же, уточнишь… Ищи-свищи их теперь…
Они отошли к стене и сели на трубу, обмотанную раздерганной теплоизоляцией.
– Видишь, какая хреновина получается, – помолчав, сказал Зяблик. – Аггелы-то какие стали! С крыши на крышу, как блохи, сигают. После смерти на карачках ползают. Что относительно этого наука может сказать?
– Читал я где-то, что у каждого человека сил в организме запасено гораздо больше, чем ему в повседневной жизни требуется. Любой из нас может в принципе на восемь метров прыгнуть или доброе дерево с корнем вывернуть. Но есть опасность, что связки и мышцы такой нагрузки не выдержат. Поэтому в нервной системе какой-то предохранитель имеется, не позволяющий Силе освобождаться сверх необходимого. Ну а в минуты смертельной опасности или сильного душевного потрясения этот предохранитель иногда срывается. Тогда человек способен и на отвесную скалу залезть, и грузовик за передок поднять, и без головы, как петух, бегать. Были такие случаи.
– Значит, ты считаешь, у аггелов на крыше такой предохранитель сорвался?
– Вот не знаю… – Цыпф развел руками.
– А тот сиволапый, что с автоматом за трубой сидел, говорит: глотали они что-то.
– Что они могли глотать?
– Про это у них самих надо было бы спросить, да уж поздно… Тебе чифирить не приходилось?
– Я и чаю-то настоящего никогда не пробовал.
– Да, теперь чая не достанешь, – вздохнул Зяблик. – А раньше, помню, заваришь в алюминиевой кружке полпачки цейлонского и цедишь себе под селедочку. Потом резвость такая наступает, что за час все дела переделаешь.
– И на восемь метров прыгнешь?
– Нет, прыгать я не пробовал. Но чувствуешь себя совсем по-другому. Орлом, а не курицей. Я про чифирь вспомнил, когда ты об Эдеме речь завел. О нем разные слухи ходят… Эдем есть Эдем. Не зря его так назвали. Там яблоко это проклятое росло. На древе познания… И, наверное, не одно только яблоко. Та флора в наш мир за Адамом и Евой не пошла, ну если только очень выхолощенная… Понимаешь, о чем я говорю? Если аггелы до какой-нибудь эдемской травки добрались, из которой чифирь можно делать, плохи наши дела.
– Слухов сейчас столько ходит, что и не знаешь, чему верить.
– Самому себе нужно верить, да и то не всегда… Вот смотри, – Зяблик достал из кармана камень величиной с куриное яйцо. – Уж и не помню, для чего я его с год назад подобрал. Я вообще красивые камушки с детства люблю. Он тогда величиной с картечину был. А теперь видишь какой. Разве камни могут расти?
– Кристаллы растут.
– Кристаллы в растворе растут. А этот камень у меня в кармане старых штанов вырос. Можешь ты это объяснить?
– Спроси чего-нибудь полегче. Куда солнце делось? Почему электричество пропало? Почему через Талашевский район кастильские гранды ходят татарских ханов бить?
– Ладно, пошли отсюда, – Зяблик встал. – Жрать охота. Зря мы сиволапым свинину отдали. Такой шашлычок можно было бы сейчас организовать! Не отказался бы, наверно?
Цыпф покосился на оскалившихся, расхристанных мертвецов, не обретших в смерти ни благодати, ни покоя (особенно страшен был тот, которого разделал саблей Чмыхало), и покачал головой.
– Пожалуй, что и отказался бы…
Впрочем, как скоро выяснилось, Верка и Смыков отсутствием аппетита не страдали. На общую беду, брезентовый сидор, в котором хранился сухой паек, остался в драндулете, возвращение которого (даже при условии, что Чмыхало нигде попусту задерживаться не станет) ожидалось не ранее чем через пару часов.
Как всегда. Зяблик во всем обвинил Смыкова. Но тот, вопреки своему обыкновению, антимоний разводить не стал, а сказал, загадочно улыбнувшись:
– Есть тут, братцы вы мои, недалеко одно местечко, где можно перекусить… Послушайте-ка!
Все умолкли, глядя на его поднятый кверху палец.
– Ничего не слышу, – недоуменно сказала Верка. – Вороны каркают, да у Зяблика в животе урчит.
Палец стал плавно покачиваться, и Смыков, отчаянно фальшивя, загундосил:
– Ляля-ля-ля… Слышите?
– Точно, – процедил сквозь зубы Зяблик. – Аккордеон пилит. Как я это сразу не сообразил… Квартирка-то нашей Шансонетки совсем рядом. Разыгралась… Видно, в настроении.
– Нам туда все равно заглянуть надо, – сказал Смыков.
– А вы забыли, зайчики, о чем вас строгий дядя предупреждал? – напомнила Верка.
– Мы же ей ничего плохого не сделаем, – ответил Зяблик. – В гости зайдем проведать.
– А может… у нее гости уже имеются? – Смыков понизил голос.
– Вот мы на них и посмотрим. А заодно и с бабушкой познакомимся. – Зяблик машинально ляпнул себя по животу, проверяя, на месте ли пистолет.
В путь, хоть и недалекий, но неизвестно что суливший, двинулись в боевом порядке: впереди, по разным сторонам улицы, Зяблик и Смыков, сзади, на приличном удалении, – Верка и Цыпф, главной задачей которого было как можно чаще озираться назад.
Шли на звук аккордеона, доносившегося уже вполне явственно, сначала мимо разрушенного кинотеатра, облюбованного стаей мартышек (сильно размножаться им не давали бродяги, добывавшие хвостатых пращуров при помощи самоловов и удавок), потом по крутому спуску, застроенному, наверное, еще дореволюционными лабазами, сплошь уцелевшими, только лишившимися дверных и оконных рам, а затем через пустырь, к Красноармейской улице, целиком состоявшей из серых панельных параллелепипедов, как горизонтальных (пять этажей), так и вертикальных (двенадцать). Дом, в подъезде которого Зяблик накануне просидел едва ли не целые сутки, был уже почти рядом.
