Salvatio. В рассветной мгле - Ильин Юрий Николаевич

45… 41… 32…

В документах несхождение цифр. Похоже, кто- то переводит поставляемое сырье с основного производства на сопутствующее в невиданных доселе масштабах. Чтобы свести отчетность, надо править и те документы, к которым доступа у Наталии нет. А значит, придется разговаривать с вышестоящими и быть готовой к тому, что…

3… 2… 1…

«Ваш обед окончен, выйдите из-за стола», — скомандовал таймер искусственным баритоном. Наталия подчинилась.

29 апреля, 23:42. Антон М

Ровно в одиннадцать погасили свет. Сначала в том квартале, где живет Наталия, затем — в квартале Антона. Налетевший ни с того ни с сего северный ветер под разогнал сгустившуюся за день дымную мглу, видимость так себе, но обычно бывает хуже. Антон сидит на крыше двадцатипятиэтажной жилой башни, спрятавшись в тени хозяйственной надстройки, и смотрит на крыши окрестных зданий, слабо освещенные тусклым оранжевым свечением, отражаемым небесной твердью. Будки, выступы, вытяжки, лестницы, антенны. Перекрестья проводов. Трубы. И — ниже — черные окна, стены и пропасти между ними. Празднество самоподобной геометрии. Фестиваль прямых углов. Сверху город почти красив, как и прежде.

Где-то вдалеке горят два ярких белых прожектора — два глаза таращатся в темноту и видят… Нет, не видят Антона. Он скрыт в густой черной тени надстройки, увешанной антеннами. Большая их часть давно уже не используется. К одной из тарелок Антон через несколько переходников и самопальных конвертеров подключил свой старый планшет. В наушниках пока лишь треск и шипение. Еще не время.

…День был таким же, как и все предыдущие. Подстанцию в Калере худо-бедно вернули в рабочее состояние, но она все равно давала меньше, чем до пожара. Подачу электричества приходилось держать на ручном управлении.

Как по заказу, вышел из строя один из больших аккумуляторов. Попытки договориться, чтоб прислали новый, по телефону не задались: дамочка на том конце возмущенно требовала придерживаться регламента и явиться оформлять заявку лично. Значит, завтра ввечеру, после работы придется ехать на Паноптикум.

Старшего программиста нашли. Под мостом с проломленной головой и переломанными пальцами. Живой, но в больнице будет валяться долго. И еще не факт, что не превратится в идиота. Его работу распределили по остальным в случайном порядке: просто взяли папки с проектами и разбросали по компьютерам других кодеров и админов.

Копаясь в «наследстве», Антон обнаружил готовый рапорт наверх с предложениями по оптимизации работы всего отдела. Успел ли главкодер его отправить? Сверху пришло указание не обсуждать «несчастный случай».

Давно уже пора привыкнуть. Давно пора принять как есть. Но не выходит. К своим тридцати трем Антон так этому и не научился.

Если он сам отошлет этот рапорт, быть может, ему удастся добиться, чтобы маразма в их работе стало меньше. Но куда выше вероятность совсем иного исхода. Если не отошлет — будет всегда осознавать, что снова «мог, но не сделал». И в обоих случаях, скорее всего, затравят свои же — за то, что «высунулся». Если узнают…

Программист. Технарь. Знающий, как поддерживать в функциональном состоянии полудохлое оборудование, способный худо-бедно писать программный код и находить в нем ошибки. Умеющий маскировать звонки и жонглировать передачей данных, если надо. Безопасно-посредственный профессионал. Не этого он хотел в юности, но… Но после того, что он натворил 15 лет назад, какое у него право вообще чего-то желать?

Антон отворачивается к стене, украдкой щелкает пьезозажигалкой, раскуривает трубку. Снизу разглядеть тлеющий в ней табак невозможно, это не сигарета.

Яркость планшета надо держать на минимуме, чтобы не освещал лицо. Впрочем, на физиономии темная лыжная маска, и можно не опасаться, что чьи-то недружелюбно-внимательные глазки сумеют разглядеть черты лица.

Ветер заставляет пепел в трубке тлеть ярче, как при глубокой и быстрой затяжке. Курильщику жить в дыму легче, к тому же трубка, пусть и самую малость, но все же успокаивает нервы.

Жаль, что только нервы. Жаль, что она не помогает ни успокоить память о содеянном, ни даже притупить осознание того, что теперь твой удел — вечное бегство. Что даже для смерти и ада ты чужой. И с каждым годом это чувство становится все сильнее…

Налетевший порыв ветра вырвал из трубки пучок искр. Остается надеяться, что его никто не видел. Там, вдалеке горят два ярких белых прожектора — два зорких глаза по-прежнему внимательно смотрят сюда.

В детстве Антону часто представлялось, будто он — невольный персонаж какого-то документального фильма. И множество глаз с холодным любопытством смотрят на него, и чей-то отрешенный голос комментирует каждый его шаг. С годами этот голос становился все более властным. Он не комментировал уже, а приказывал, и все реже удавалось заставить себя не слышать и не слушать его.

Откуда-то слева едва слышно долетает низкий протяжный звук, похожий на сигнал туманного горна… Или валторны? Две ноты: соль — ре. Немного погодя похожий сигнал доносится справа. Антон хватается за наушники, ищет нужную частоту.

Вот оно: звучит музыка… То есть, конечно, едва ли можно назвать музыкой эти холодные электронные звуки: в них нет ни ритма, ни мелодии, только сменяющие друг друга гармонии. И те кажутся какими-то… чужими, нечеловеческими. Как будто неведомые и невидимые машины перекликаются друг с другом в небе над городом, где людей уже не осталось. И лишь кто-то, пришедший извне, обитатель какого-то другого мира, случайно оказавшийся здесь, стоит на краю крыши и слушает эти голоса, прорезающие гул ветра.

Кто-то еще вышел на эту же частоту и повел свою мелодическую линию. Она резко отличается от тех потусторонних гармоний, которые производит первый из неизвестных музыкантов. Но они быстро находят общий язык, и теперь вдвоем порождают бескрайние, постоянно преображающиеся звуковые ландшафты, с каждым следующим мгновением все более гипнотизирующие…

Ворвавшийся в музыку жуткий металлический стон заставил Антона сбросить наушники и прислушаться к гулу города. Ничего. Только шум ветра. На часах ровно полночь. Антон подбирает наушники, но в них снова одно лишь шипение. А затем вновь повторяется этот душераздирающий звук, как будто где-то поблизости тоскливо зевнуло исполинское железное чудовище во всю свою широченную жабью пасть.

Антон высовывается из-за угла надстройки и с ужасом понимает, что светившие издалека два белых прожектора движутся. Они поднялись выше, и теперь, синхронно покачиваясь вверх и вниз, приближаются.

Чувствуя, как все внутри поледенело, Антон хватает наушники, планшет и, вырвав из него шедший к антенне провод, со всех ног бросается к двери, ведущей с крыши на чердак и дальше на этажи…

30 апреля, 3:04. Сесиль Бержер

Сесиль проснулась посреди ночи от сильной жажды и странного и незнакомого ощущения пустоты, только что образовавшейся где-то поблизости. Некоторое время она лежала неподвижно, не чувствуя ни рук, ни ног, как будто сознание ее существовало отдельно от тела, и всякая связь между ними грозила разрушиться от любого движения. Но вот она попробовала пошевелить пальцами рук, а потом и ног, и вскоре вполне удостоверилась, что всё на месте и в функциональном состоянии.

Она поднялась. Остальные обитатели палаты, казалось, спали. Над лежачим больным, у которого была забинтована голова, тускло горела дежурная лампочка. Несколько мгновений Бержер смотрела на капельницу рядом с ним. Потом что-то заставило ее подойти к его койке.

Он лежал с открытыми глазами, и они были неподвижны.

На тумбе возле него лежала пластиковая планшетка, оставленная, видимо, кем-то из врачей. Бержер поднесла ее к лампе, чтобы разобрать, что там написано: «Крумм, Ионаш. Автоавария, ожоги второй и третьей степени 65 % площади…».

Крумм, Ионаш. Что-то знакомое… Водитель. Так зовут ее водителя. Это он? Бинты скрывали лицо, видны были только неподвижные глаза и небольшая часть лба.