Аластер Рейнольдс - Ковчег спасения
– Ты понял, о чем я?
– Я всегда знал, что ты живешь с чем-то подобным. Но…
– Ты в этом не виноват. Никто не виноват, даже Галиана.
И тогда Клавэйн осознал – глубже, чем за всю жизнь, прожитую рядом с Фелкой, – чего она жаждала и к чему стремилась. Невероятно сложными играми она отвлекала неистовую бурю, ослабляла, умаляла ее ярость. В детстве у Фелки была Стена, принимавшая на себя всю силу урагана, но Стену отняли. Возможно, она развивалась бы с развитием Фелки. Или показалась бы со временем слишком мелким и простым занятием. Уже не важно. Фелка пыталась найти ей замену в головоломках, лабиринтах, загадках, способных занять беснующийся ум и даровать хоть толику душевного покоя.
– Теперь я понимаю, почему ты веришь в способность жонглеров образами помочь тебе.
– Даже если они не смогут изменить меня – а я не уверена, что хочу меняться, – они наверняка дадут мне проблему, средство занять мысли. В их морях отпечаталось так много разумов – чуждых нам, неизученных. Там скопилось огромное количество информации. Может, я сумею понять то, что не поняли другие пловцы. Возможно, принесу пользу, и даже немалую.
– Я всегда говорил: сделаю для тебя все, что от меня зависит. Но это будет непросто. Ты же понимаешь, о чем я?
– Конечно.
– Фелка…
Похоже, она достаточно увидела в его разуме, чтобы предугадать следующий вопрос.
– Я солгала. Сказала неправду, чтобы спасти тебя, заставить вернуться.
Он уже знал об этом благодаря «любезности» Скади. Но до сих пор не расстался окончательно с мыслью о том, что Скади тоже могла обмануть. Что, если Фелка и в самом деле его дочь?
– В таком случае это ложь во благо. Я в свое время взял на душу немало подобных грехов.
– Ложь есть ложь. Но я не хотела, чтобы Скади убила тебя. Мне казалось, лучше не говорить правды.
– Ты, наверное, уже давно догадывалась о моих мыслях. Меня ведь всегда интересовало, не моя ли ты дочь.
– Интерес понятен. После того как ты спас меня, между нами возникла особая привязанность. А ты сидел в плену у Галианы еще до моего рождения. Ей нетрудно было взять нужный генетический материал… – Мысли Фелки потеряли ясность. – Клавэйн, ты не против, если я спрошу кое-что?
– Между нами секретов нет.
– Когда ты сидел в тюрьме у Галианы, ты занимался с нею любовью?
Он ответил с холодной ясностью, удивившей и его самого:
– Не знаю, но полагаю – да. Я помню. Но что воспоминания значат спустя четыреста лет? Может, мне только кажется, что помню? Надеюсь, это не так… После того как я стал сочленителем…
– Что было?
– Мы занимались любовью. Вначале часто и подолгу. Думаю, остальным сочленителям это не нравилось, казалось животным актом, потаканием рудиментарным инстинктам обычного человечества. Галиана, конечно, не соглашалась. Она всегда жила чувствами, наслаждалась каждым мигом бытия. Ее враги так и не поняли, что она искренне любила человечество, любила гораздо сильнее, чем они. Поэтому и создала сочленителей – не как модификацию человечества, но как подарок, обещание возможного будущего, где люди полностью раскроют, реализуют себя. А люди отвергли дар, изобразили ее монстром, сделавшим из них насекомых. Ими двигала глупость и злоба. Галиана отнюдь не считала любовь древним механизмом, результатом выделения особых химикатов в мозгу, рудиментом, подлежащим уничтожению. Она видела в любви то, что следует довести до совершенства, – подобно тому как зерно нуждается в заботливом уходе, чтобы превратиться во взрослое растение. Люди так и не поняли этого. Чтобы понять, следовало превратиться в сочленителя, иначе дела и мысли Галианы оставались непроницаемой тайной.
Клавэйн замолчал, рассматривая диспозицию своих сил вокруг «Ностальгии по бесконечности». За последнюю минуту – еще две жертвы. Но атакующая волна надвигалась неуклонно.
– Да, в мои первые дни жизни среди сочленителей мы охотно занимались любовью. Но со временем перестали нуждаться в телесной близости – разве что иногда отдавали дань ностальгии. Секс казался детской забавой. Нет, он не воспринимался как нечто недостойное, примитивное или глупое – он просто сделался неинтересным. Мы по-прежнему любили друг друга и получали удовольствие от взаимного общения. Но появилось много иных видов интимной близости. Когда можно коснуться чужого разума, войти в чужие мечты, увидеть окружающее чужими глазами, ощутить чужой кожей… отпадает всякая нужда в физическом соприкосновении тел. А я никогда не страдал ностальгией. Мы словно шагнули во взрослый мир, наполненный новыми радостями и увлечениями. И не захотели оглядываться в прошлое.
Она промолчала.
Клавэйн окинул взглядом дисплеи, считал тактические данные. Стало не по себе: не слишком ли много он наболтал? Но когда заговорила Фелка, успокоился: она все поняла правильно.
– Кажется, пора рассказать тебе о волках.
Глава 37
Наконец Вольева решилась – и оборвала паутину трубок и проводов, опутавшую тело, вытянула зонды и шунты, радуясь своей дерзости. Оставила только очки, заменявшие глаза, стараясь при этом не думать о мерзких машинах, плавающих в мозгу. Кроме них, ничто не портило настроения. Илиа ощущала себя здоровой и сильной, но знала: это иллюзия, причем очень дорогостоящая. Скорее всего, такой мощный выброс энергии будет стоить ей жизни. Но она не боялась, она испытывала лишь спокойное удовлетворение оттого, что недаром потратит оставшееся время. Конечно, можно руководить делами издали, лежа в кровати, словно престарелый понтифик, но это не по нутру Илиа Вольевой. Триумвир должна оправдать свое звание.
– Илиа? – проговорила растерянно наблюдавшая Хоури.
– Ана, помоги мне. И не пытайся отговорить, поняла?
Голос Вольевой по-прежнему казался хриплым карканьем, но сейчас в нем слышалась толика прежней силы.
– Поняла… кажется…
Илиа щелкнула пальцами, призывая ближайшего робота. Тот засеменил к хозяйке, пробираясь между стойками с пищащей и скрипящей медицинской аппаратурой.
– Капитан, пожалуйста, прикажи роботу помочь мне, проводить к доку. Надеюсь, там меня будут ждать шаттл и скафандр.
Хоури подхватила ее, не дала упасть на кровать.
– Илиа, ты что задумала?
– Хочу выйти наружу и серьезно переговорить с Семнадцатым.
– Но не в таком же состоянии!
Илиа прервала ее резким взмахом хрупкой руки:
– Хоури, здоровье у меня ни к черту, но если я получу невесомость, скафандр и оружие, то кое-что смогу. Поняла?
– Вижу, ты никак не хочешь смириться.
Робот помог Вольевой встать.
– Смириться? – Илиа усмехнулась. – Я и слово это только что узнала.
Хоури вздохнула и подставила триумвиру плечо.
На краю боевого пространства, хотя уже в пределах досягаемости оружия «Ностальгии», Антуанетта закончила серию маневров, предназначенных затруднить прицеливание, и снизила тягу до одной g. В иллюминаторах «Буревестника» уже различался продолговатый корпус субсветовика Вольевой – искорка, мигающая в двух тысячах километров. Конечно, сам по себе он не светился, но два-три раза в минуту сильная вспышка освещала на мгновение «Ностальгию». Это взрывалась ракета, торпеда, судно штурмовой группы или боевой робот. Так молнии в грозовую ночь выхватывают из темноты маяк на отвесной скале, выступающей из морских глубин.
Несмотря на кратковременность вспышек, местонахождение огромного корабля определялось сразу и точно: вокруг метался рой огней, таких ярких, что оставался след на сетчатке. Их траектории – спирали, арки – медленно угасали на фоне космической темноты. Так остаются перед глазами огненные черты от бенгальских огней, с которыми в праздник мчатся детишки на доисторической карусели. Были в атакующем рое вспышки и помельче, – это взрывался меньший калибр. Изредка выстреливал зеленый или красный лазерный луч наводки, рассеиваясь в выпускаемом подбитыми судами воздухе или в струе выхлопа.
Проклиная себя за неспособность сосредоточиться только на необходимом, Антуанетта отметила: как раз на этот счет и врут в космических операх и голографических фильмах. Там луч лазера в пространстве всегда остается невидимым, и эта таинственность, незаметность угрозы усиливает зрительское напряжение. Настоящий ближний бой в космосе намного грязнее и уродливее киношного. Повсюду облака газа, тучи обломков. Всегда хватает хлама, чтобы рассеять пучок излучения.
Атакующий рой, длиною в несколько десятков километров, был плотнее всего в середине, истончаясь к краям. Хотя «Буревестник» еще находился далеко, Антуанетта хорошо понимала, какая это соблазнительная мишень. Обороне триумвира хватало ближних целей, но рассчитывать на долгую невнимательность вражеских орудий вряд ли стоило.
По внутренней связи донесся голос Ксавьера:
