Андрей Валентинов - Нам здесь жить. Тирмен
– Никого! Сбежали, сволочи! – рушится на нас из скрытых динамиков.
Треск распахиваемой двери.
– И здесь никого!
Вой.
Истошный вой волной безумия врывается в уши, мечется по закоулкам мозга, не находя выхода, а снаружи наплывают все новые и новые пласты тоски и страха…
Уберите! Уберите это!Не надо!..
И вой послушно смолкает. Смолкает – снаружи. Но внутри меня еще долго звучат, неохотно затихая, отголоски безысходности.
– Что это было? – впервые я вижу Фола по-настоящему ошарашенным.
– Это дети… наши пациенты из интерната, – сухо сообщает очнувшаяся Наденька. – Автобус, наверное, вернулся из Дергачей. Ефим Гаврилович, не включайте, пожалуйста, больше этот канал!
Ну конечно, это для нас, для боевика: доблестные спецназовцы штурмуют логово преступников! А для несчастных психов… для них рушится весь их привычный и уютный мирок, где их кормят, лечат, выводят на прогулки, устраивают коллективные молебны, заботятся о здоровье!
Не хочешь, а завоешь…
Динамики кашляют, и на нас внезапно обрушивается грохот выстрелов.
– Добрались до погребов. Началось…
Голос Наденьки дрожит. Кто знает, в какой момент рухнет кровавая защита, затмившая глаза Первач-псам?! Я очень надеюсь, что не раньше, чем все здесь закончится. Они с Фимой должны успеть, успеть сдаться. Но пока выходить нельзя – началась стрельба, и пулю может схлопотать любой. Кто в азарте будет разбираться, виноват ты или нет? Для спецназа сейчас любой человек без камуфляжа находится на стороне противника. Противника, который открыл огонь на поражение. И ответ будет соответствующим.
На дворе быстро темнеет, и Надежда начинает возиться с настройками, осветляя и добавляя яркости изображению.
Похожий на дот вход в подземелье плюется огнем в несколько стволов, спецназовцы в своем дурацком камуфляже (что, маскхалатов зимних не нашлось?!) залегли прямо в снег (сверху их отлично видно) – но на огонь не отвечают. Двое лежат, неестественно скособочившись, и снег вокруг них постепенно окрашивается багрянцем.
Вот и первые жертвы. Неровен час, Первач-псы нагрянут! Хотя нет – у местных защита! Вот ведь сволочи…
Впрочем, у атакующих наверняка приказ, официально зарегистрированный и освященный, а значит, карт-бланш на сутки!.. потом исповедуют.
Наконец стрельба смолкает. В комнате повисает тишина – только слышно тяжелое дыхание Фимы да сопение Фола (кент завис у меня над самым ухом, всматриваясь в экран).
Какой-то человек вдруг встает в полный рост и медленно идет ко входу в погреба. Над головой его бьется по ветру белое полотнище, во второй руке – мегафон.
Парламентер.
– Может, они все-таки сдадутся? – до боли закусив губу, шепчет Надежда.
– Внимание! – гремит усиленный мегафоном голос. – Предлагаю сдать оружие и выходить по одному! Повторяю…
– Бажанов! Какого хрена! Это охраняемый объект! – отвечают парламентеру тоже через мегафон. Тем не менее, второй голос я, кажется, уже где-то слышал, но никак не могу вспомнить, кому он принадлежит.
Бажанов… фамилия знакомая… заместитель нашего мэра?!
– Жилин? Ты? Ты что, спятил? Немедленно кончай дурить!
Кто такой Жилин, я не знаю, зато это явно хорошо известно заместителю мэра. Может, все-таки договорятся? Хорошо бы… Почему-то мне кажется, что если крови больше не будет, то защита над Малыжино продержится подольше, и тогда Фима с Наденькой однозначно успеют…
– У меня приказ! Мэр подписал. Не веришь, позвони, спроси!
– Мэр?! Едрить твою… А у меня ордер! От прокуратуры! Показать? Со мной два следователя! Ты что, под суд захотел?
Долгая, томительная пауза.
– Хорошо! Пусть твоя прокра сюда подойдет! С ордером! Ну, начальнички наши, намудрили, мать их!
Парламентер бегом возвращается. Через три-четыре минуты из-за каменной тумбы выбирается человек в оранжевом бронежилете и, подняв над головой какую-то бумажку, идет ко входу в погреба. Человек идет медленно, не делая резких движений, оружия у него нет. Сейчас его оружие – та бумажка, которую он держит над головой. Видимо, ордер.
Человек останавливается…
Одинокий сухой треск.
Мгновение человек еще стоит, а потом мягко валится в снег.
Убит? Ранен?
В любом случае, переговоры закончились. Эти сволочи убили парламентера!
Теперь – все.
Из-за тумбы к упавшему кидается женщина в дорогом пальто, но ее сбивают с ног, тащат обратно… лицо женщины на миг оказывается в поле зрения камеры…
Эра Гигантовна!
Прокурорша с чугунными кулаками!
Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения.
– Вот теперь они это кубло к чертям разнесут! – зло цедит сквозь зубы Фол.
К убитому (я уже понимаю, что парламентер не ранен, а именно убит) ползком подбираются двое в камуфляже, оттаскивают тело назад.
Тишина. Затишье перед бурей. Минуты ползут сытыми тараканами, я всматриваюсь в экраны до рези в глазах… Что, если защита уже перестала действовать?! А мы тут сидим, теряем время…
Тишину рвет в клочья грохот автоматных очередей. Фигуры в камуфляже, пригибаясь, бегут ко входу, стреляя на ходу, кто-то падает под ответным огнем, но это ни на миг не останавливает атакующих. Еще несколько секунд – и они у двери.
Три человека бегом подтаскивают ко входу громоздкий ящик, открывают, один из них склоняется над ящиком, что-то делает…
Бегут обратно. Все.
Я наконец понимаю, что сейчас произойдет, но зажмуриться не успеваю. Динамики взрываются оглушительным грохотом, огненная вспышка на весь экран – и изображение гаснет.
Вот так. Всех, одним ударом. Вряд ли там кто-то уцелел.
Кажется, это конец.
И только тут мне вдруг становится страшно. До темноты в глазах, до дрожи в коленках. Значит, там, в Южной Каролине, тоже происходило нечто подобное…
– Есть! Есть! Откопали!
– Господин заместитель мэра! Проход откопали! Там, кажется, кто-то есть! Живой!
Изображения нет, только отдаленные голоса долетают до нас из динамиков.
– Нам пора, – лицо у Надежды каменное, и я стараюсь не смотреть ей в глаза.
Вместо этого я смотрю на тусклые глаза мониторов.
И мертвые аквариумы откликаются мне.
* * *Матовые поверхности, гладь тканых полотен, золотое шитье полетом трассирующих пуль летит по ним, сливаясь в одну мерцающую кисею, в огненные буквы, строчки, предложения… что они предлагают мне?!. что они предлагают всем нам?.. но время суетных мыслей прошло, потому что текст уже набран, взвешен и измерян, прежнее царство разрушено, Валтазары раздавленными червями копошатся в блевотине собственных пиршеств, а время царства нового топчется на пороге, вытирая грязные подошвы, оставляя на рубцах половичка ошметки запекшейся крови и бурой грязи…
