Александр Зорич - Время — московское!
Июль, 2622 г.
Поселок Брусничный, Архангельская область
Планета Земля, Солнечная система
В листве старых яблонь сквозило высокое белое солнце, качали буйными алыми головами садовые маки, а в крыжовниковых кущах, что обрамляли вымощенную камнем тропинку, гоняла мышей — или скорее призраки мышей — лишайная соседская кошка цвета гнилого апельсина.
Эстерсон сидел в плетеном кресле-качалке, полузакрыв глаза и свесив руки до земли. Он даже не раскачивался. Он наслаждался минутой заслуженной неподвижности. В зубах инженера лениво дымила безникотиновая сигарета.
Что ж, архангельское лето ему нравилось.
Например, тем, что сильно напоминало полузабытое уже лето шведское. Только было оно еще более пронзительным, еще более девственно чистым, изумрудно-зеленым.
А вот дачный поселок Брусничный с его избами, стилизованными под русскую старину, со сложенными из бревен колодцами и резными лавочками вдоль дороги ничего конкретного Эстерсону не напоминал. Кроме… кроме разве что одной дивной книги русских сказок. Однажды, много лет назад, он увидел ее в фешенебельном магазине подарков, в центре Стокгольма. Книга эта — золотая, пестрая, волшебная, каждый разворот как бабочка с райской планеты — настолько сильно понравилась ему, что он тотчас решил ее купить, не глядя на высокую цену. Но потом застеснялся, ведь чудо-книга предназначалась шведским детям младшего школьного возраста… Вначале у Эстерсона мелькнула дерзкая мысль послать эти русские сказки с румяными королевнами в кокошниках и дородными витязями в золоченых шеломах своему малышу Эрику, каким-нибудь тайным способом, чтобы его мама и отчим, которого тот зовет отцом, о подарке не узнали. Но прошла минута и Эстерсон прогнал эту мысль.
«Ведь мы же с ней договорились, что я к Эрику соваться не буду! Договорились!» — угрюмо твердил себе инженер. Это казалось ему логичным. Что, мол, он однажды обещал никогда не искать сына — и искать его не будет.
«А надо было сказки тогда купить. И послать. К черту логику! Да и вообще, уговоры на то и уговоры, чтобы их время от времени нарушать! Что, в конце концов, такое человеческая жизнь, как не постоянное нарушение данных ранее обещаний?»
Еще на борту «Мула» Эстерсон решил: если они с Полиной выберутся из переплета, в который угодили, живыми и здоровыми, он непременно отыщет Эрика. Он поведет его в исторический музей или просто в цирк, где обнимаются в полете мускулистые воздушные гимнасты, а внизу на тумбах зевают сонные тигры, жалея втуне о том, что не сожрать им сегодня ни визгливого клоуна, ни напыщенного дурака-конферансье… Может быть, они купят два места на яхте и совершат небольшое путешествие в теплые края — вот в Грецию, например, или в Италию. Все мальчики любят путешествия!
Следовать течению этих мыслей было приятно — Эстерсон даже начал раскачиваться. Несколько портило удовольствие лишь голодное урчание в животе — они с Полиной так закрутились в приготовлениях, что даже не успели позавтракать.
Рука Эстерсона прошмыгнула к столу и стянула с тарелки, стоящей ближе всего к краю, пирожок с вишней. Но не успел Эстерсон прожевать первый кусок, как за его спиной раздался недовольный голосок Полины:
— Ага, вот оно что! Пока я там у плиты танцую, что твоя кухонная рабыня, мой шведский муж пожирает пирожки и нежится на солнце, как какая-нибудь генеральская содержанка!
— Ну… В конце концов, тебе ведь все равно мучного нельзя? — заметил Эстерсон в свое оправдание.
— Ну и что с того, что мне нельзя? Разве это значит, что тебе можно мучное в такой ответственный момент?! Ты смотрел вообще на часы? Осталось четыре минуты! А ты еще даже не переоделся! — возмущалась Полина.
Эстерсон напустил на себя виноватый вид — он знал, что Полина всегда сердится, когда они не укладываются в график или опаздывают, потому что дисциплина у нее — в крови. Впрочем, отходчивая Полина быстро сменила гнев на милость.
— Кстати, Роло, как мне в этом платье? — кокетливо спросила она.
Платье было куплено вчера в архангельском магазине для будущих мам («Надо же, не соврал оракул сирхов в мавзолее «рикуин», кто бы мог подумать!»). Ситцевое, бежевое, в крупную синюю клетку, с очаровательным кружевным воротничком, оно придавало стройной фигуре Полины, привычной к брюкам и футболкам, новое, незамеченное в ней ранее качество округлой плавности. Казалось, это какая-то новая Полина Пушкина. Мягкая и уступчивая. Эта новая Полина не знает, что такое акселерированный вольтурнианский всеяд, зато умеет вязать крючком и лепить вареники.
— В этом платье ты похожа на… на мою бабушку, — просуммировав свои впечатления, заключил Эстерсон.
— На бабушку Хелену или на бабушку Ульрику?
— На Ульрику.
— Ф-фух! Слава Богу! Говоря по правде, твоя бабушка Хелена, она… ну просто вылитая самка кенгуру, страдающая метеоризмом! — выпалила Полина.
Эстерсон не смог сдержать улыбки, однако посмеяться всласть ему не дали. Возле калитки притормозил длинный черный «ЗИЛ».
Из машины вышли двое в парадной военной форме — парень и девушка.
Водитель «ЗИЛа» — тоже справный парень в форме — галантно распахнул перед девушкой дверцу, помог ей выбраться. («Кажется, это и есть коллега, о котором предупреждал Саша, всем бы таких красивых коллег!» — мелькнуло в голове у инженера.) А затем, выслушав от молодого офицера нечто неразличимое для уха Эстерсона, шофер взял под козырек, юркнул в кабину и был таков.
— Ну что же ты рот раззявил, Роло? Сашенька приехал! И не один! А ты еще не переоделся! Что он подумает, если увидит тебя в старых замызганных джинсах? — запаниковала Полина, заметая Эстерсона в дом жестом своей наманикюренной ручки.
— Ну… что он подумает… Подумает, что я люблю носить на даче старые замызганные джинсы. И ничего больше! Не беспокойся, я десятилетиями ходил на работу в таких точно и никто не возражал.
— Это у вас, в Швеции, никто не возражал! А у нас тебе на второй день намекнули бы, что красота спасет мир!
Эстерсон кивнул и поплелся в дом переодеваться.
Он стоял у незатворенного окна спальни, которая располагалась на втором этаже, и, пока его руки ползли сверху вниз по планке новой белой рубашки, от одной белесой пуговицы к другой, инженер с интересом наблюдал за тем, как молодой офицер и загадочная незнакомка, чьего места в военной табели о рангах он уяснить пока не смог («Какая странная форма! Какие странные знаки различия!»), обмениваются светскими поцелуями с Полиной.
— Татьяна Ланина, — представилась девушка и застенчиво опустила глаза.
— Полинка, ну ты просто монстр! Столько наготовила! — Молодой Александр Пушкин окинул удивленным взглядом стол, накрытый в тени яблонь, и водрузил в центр композиции принесенную с собой бутыль именитого крымского шампанского «Юсуповский дворец. Соколиное». Эстерсон знал эту марку еще по унылым корпоративным застольям в «Дитерхази и Родригес», где она была синонимом праздничного шика. Обычно пару бутылок приносил к рождественскому столу зажравшийся Марио Ферейра. — Бог ты мой! Оливье, цыплята табака, а это что? Шуба! А где мой любимый салат из морской капусты? Не забыла?
— Конечно, звереныш мой! Я даже тортик для тебя испекла. Вафельный, с клубникой, — ласково отвечала Полина. Ее голос был необычайно глухим и тихим, Эстерсон уже знал — таким он бывает, когда Полина глотает непрошеные слезы. — Да что же вы стоите, Таня, Саша? Садитесь!
— Тортик — это хорошо, дорогая моя, любимая Полина Владиславовна! — потирая руками, сказал удовлетворенный осмотром блюд Александр и занял место во главе стола. По правую руку от него села его подруга.
— Я не ослышалась? Ваше отчество Владиславовна? — удивленно спросила она. — А не Ричардовна?
— Нет, милая. Мы с Сашенькой родные только по матери, — улыбнулась Полина.
— Извините, я не знала… — Девушка зарделась от смущения. — Вы с Сашей так похожи…
«И впрямь очень похожи!» — мысленно согласился с Татьяной Эстерсон, медленно затягивая удавку нового, с голубой ниткой галстука. «Тот же профиль, та же стройность осанки, та же дерзкая улыбка, и эта детская суетливость в движениях, проявляющаяся в минуты душевного подъема… Разве что цвет волос отличается, но ведь женщины обычно красят волосы и правды в этом пункте никто не ищет…»
— Да и фамилия у вас такая же — Пушкина… — сконфуженно рассуждала Таня.
— Это все мама настояла, чтобы я фамилию Ричарда взяла. У моего отца фамилия была неблагозвучная — Кукишный…
— Все равно извините!
— Да полно вам извиняться, Татьяна! Я всегда считала Сашку родным! А отца, я своего вообще не знала! Милягу Ричарда куда больше! Вот только отчество взяла настоящее. Чтобы, значит, выказать дань уважения к биологическому родителю, я ведь все-таки биолог…
