Дэвид Зинделл - Война в небесах
Данло и Эде оба смотрели на Ханумана, ожидая, к какому он придет заключению. Хануман же, глядя на Данло, продолжал:
— Опасно это — давать волю духовной энергии человека. И глупо тоже, и бесцельно. Большинство людей — это ничтожества. Большинство из них слишком глупы или ленивы, чтобы заниматься даже самыми элементарными ментальными дисциплинами. При этом они остаются людьми, хотя и не заслуживают звания настоящего человека. Мы должны сострадать им. От нас, от элиты, зависит сделать их жизнь сносной, даже значительной, но каким образом? Они не способны стать буддами, не способны стать богами, однако могут верить в эту недостижимую мечту. Поэтому элита всех вселенских религий всегда подменяла реальный опыт Бесконечного верой в это Бесконечное. Мы все нуждаемся в Боге — но лишь в малых, тщательно отмеренных дозах. Кто способен смотреть на неопалимый куст, не будучи поглощен его пламенем? Кто способен выносить райское блаженство и адские муки каждого момента такого горения? Кто способен сиять, подобно звезде? Отсюда следует, что человечеству, за исключением немногих настоящих людей, лучше смотреть на подобное чудо через темное стекло или же слышать о нем с чьих-то слов. Поэтому я и запретил своей пастве пить каллу, поэтому я обеспечил им постижение Старшей Эдды через Вселенский Компьютер. Я сделал это потому, что люблю людей, Данло, всегда любил их и всегда буду любить.
На это Данло с мрачной улыбкой ответил: — Ты любишь людей, как тигр любит ягнят.
— Нет, — возразил Хануман. — Как пастух любит своих овец.
— Ты уже отправил на бойню миллиарды своих овец, начав эту шайда-войну.
— Это страшная цена, я знаю. Но скоро этой войне будет положен конец, как ты и обещал людям на Большом Кругу. Я покончу с войнами навсегда.
— Правда?
— Я впервые установлю истинный порядок во всех мирах человека. Порядок, мир, счастье — вот что нужно людям на самом деле.
— Но, Хану, благословенный Хану, ты…
— Я воздвигну церковь на все времена и для всех народов. Я создам вечный институт для улучшения нашего вида.
— Но шайда в этом мире и во всех остальных, Хану, шайда и страдания благословенных людей…
— Я избавлю их от страданий.
Данло поморгал воспаленными глазами.
— Ты избавишь их от свободы, больше ни от чего.
— Я дам им долгую, золотую жизнь.
— Нет. Ты отнимешь у них жизнь — подлинную жизнь. Желая спасти их, ты убьешь их духовно.
— Я хочу исправить мир.
— Но ведь мир он и есть мир — благословенный мир.
— Ты не понимаешь меня.
— Очень хорошо понимаю.
— Горе от потери сына ослепило тебя, и ты все еще не видишь — не видишь ведь?
— Не вижу чего?
— Изъяна, вопиющего изъяна. Человек порочен по природе своей, и ни одной религии не под силу это исправить. Порок гнездится во всем, он доходит до самого сердца вселенной.
— Я по-прежнему верю, что вселенная халла, а не шайда.
— Да посмотри же на себя, Данло! Посмотри на свою жизнь! Хоть миг посмотри на жизнь в этой вселенной и пойми, какова она на самом деле!
Данло смотрел на Ханумана, и печаль, как морская волна, нарастала в его глазах.
— Мне кажется, ты всегда ненавидел жизнь, — сказал он наконец.
— Может, и так. — Хануман, глядя на Данло, на самом деле смотрел в себя. Он оставался спокойным и замкнутым, как цефик, но Данло казалось, что он оплакивает прекрасное дитя, которое потерял, став взрослым. — Я действительно ненавижу то, что мне приходилось делать в этой жизни. Больше того — я ненавижу вселенную, позволявшую мне делать это.
— О, Хану, Хану, ты…
— И ты тоже, — поспешно прервал его Хануман. — Загляни в свое сердце, и ты увидишь.
Нет, нет, думал Данло. Не допускай ненависти даже в своем сердце, не допускай никогда…
— Я это вижу, — продолжал Хануман. — Глядя в твое сердце, я вижу только огонь и пепел.
Джонатан, Джонатан, ми алашария ля шанти, помолился про себя Данло. Лицо у него горело, в груди жгло. Неужели ты вправду горишь там, во мне?
— Твой сын, — прошептал Хануман. — Как, резчик сказал, его звали? Да, Джонатан. Он был красивый малыш, правда?
— Да. Очень.
— Он не должен был умирать. Не должен был мучиться.
— Но он умер. Я сжег его тело на костре из костяного дерева там, у моря.
— Будь вселенная устроена по-другому, ему бы не пришлось умирать.
— О чем ты говоришь?
Хануман, явно взволнованный, поднял глаза к куполу. Там, в вечернем небе, в тысячах миль над ними, висел тихий, как темная луна, Вселенский Компьютер.
— Я хочу, чтобы ты послушался своего сердца, — сказал он. — Хочу показать тебе цель, к которой я стремился, за которую страдал. Хочу поделиться с тобой своей мечтой.
— Но я не хочу делить ее с тобой.
— И ожившего Джонатана не хочешь увидеть?
— Нет. — Данло зажмурился, вслушиваясь в грохот своего сердца. — Теперь он только пепел. Только дыхание, летящее по ветру.
— Тем не менее он мог бы ожить. И Тамара могла бы обрести утраченную память и вернуться к тебе.
— Нет. Только не таким путем. Это невозможно.
— Алалои могли бы излечиться от заразившего их вируса. Все люди, где бы они ни жили, могли бы исцелиться, и сама вселенная стала бы здоровой, халла.
— Нет. Я не вижу…
— Это то, о чем ты всегда мечтал, Данло.
То, о чем я всегда мечтал.
Данло снова закрыл глаза. Он лежал тихо, обращенный лицом к золотисто-пурпурному куполу. Его глаза подрагивали под закрытыми веками, как будто он в самом деле спал и о чем-то грезил. Но он не спал, и темную вселенную его разума озаряли яркие вспышки. Он видел “Меч Шивы” и другие легкие корабли у горячей белой звезды, он видел их и знал, что пилоты-капитаны выбрали Бардо Главным Пилотом Содружества. Он видел, как десять тысяч тяжелых кораблей открывают окна в мультиплекс — и от каждого вторжения человека в холодный чистый кристалл пространства-времени космос озарялся светом, точно в нем рождалась звезда. Данло открыл глаза и увидел, что свет идет не только изнутри, но и снаружи. В небе над ним, около Вселенского Компьютера, мелькало множество легких кораблей, освещая ночь. Часть флота Содружества — может быть, несколько отрядов, — сражалась с рингистами за Ледопад и Звезду Невернеса.
Началось, подумал Данло. Началась последняя битва этой войны.
Он заметил, что Эде смотрит на него через комнату, и спросил: — Ты ведь знаешь, кто я на самом деле?
— Данло ви Соли Рингесс, — просиял улыбкой Эде. — Вывод, что это ты попытался занять место лорда Ханумана, выдав себя за Мэллори Рингесса, напрашивается сам собой.
— Раньше ты одобрил бы это мое намерение, — иронически улыбнувшись, ответил Данло. — Это давало тебе надежду вернуть свое тело и снова стать человеком.
