Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)
— Ладно, не отвечай. Сам вижу.
И испуганно подобрал свисающие вниз ноги.
— Он нас не достанет?
— Это не он, — уважительно объяснил я. — Теперь у него есть имя. Я назвал его Краббен!
— Краббен? О, какой большой! Он хотел меня укусить?
— Нет, — сказал я. — Он хотел тебя съесть.
Я жадно рылся в рюкзаке:
— Где хлеб, Сказкин?
— Он что, ест и хлеб?
— Глупости! — отрезал я. — Краббен питается активными формами жизни.
И спросил:
— Ты с Агафоном пришел?
— Вот насмешил, начальник! Чтоб Агафон, да в гору полез?!
— А когда его ждать?
— Зачем его ждать? — удивился Сказкин.
— Подожди… — До меня дошло. — Ты зачем бегал к Агафону?
— «Тозовку» взять.
Я поперхнулся, откашлялся и схватил Серпа за покатое плечо:
— Ты ничего не сказал Агафону о Краббене?
— Что я — трепач? — ухмыльнулся Сказкин. — Забрал «тозовку» — и обратно. Сами управимся! Зачем нам Агафон? Учти, начальник, я и конюхом был!
Он поднял на меня взгляд и ахнул:
— Начальник! Ты где нахватался седых волос?
— Покрасился… — буркнул я.
И отвернулся.
Действительно, о чем тут говорить?
Вон на песке валяется метровая сельдяная акула.
Час назад ее не было, а сейчас валяется. Сельдяную акулу не берет даже армейский штык, а сейчас она вспорота, как консервная банка.
Это даже Сказкин оценил. До него, наконец, дошло — влипли! Но вслух он просто сказал:
— Начальник! Я о тебе думал!
Тетрадь четвертая
Терять необещанное
Лоция Охотского моря. Второе пришествие. Все для науки. Человек-альбом. Серп Иванович не сдается. Кстати, о проездном. Плач в ночи над океаном. Сируш, трехпалый, мокеле-мбембе. Как стать миллионером. «Берегись, воздух!» Удар судьбы.
Ветры, дующие с прибрежных гор, бывают настолько сильными, что на всей водной поверхности залива образуется толчея, воздух насыщается влагой, а видимость ухудшается. Поэтому входить в залив Львиная Пасть при свежих ветрах с берега не рекомендуется. Летом такие ветры наблюдаются здесь после того, как густой туман, покрывавший ранее вершины гор, опустится к их подножью. Если вершины гор, окаймляющих залив, не покрыты туманом, можно предполагать, что будет тихая погода.
Загнав Сказкина в пещеру, Краббен не ушел — за высоким горбатым кекуром слышалась мрачная возня, шумные всплески.
Нервно зевнув, Серп Иванович перевернулся на живот.
Выцветший тельник на его спине задрался, и на задубевшей коже Сказкина проявилось таинственное лиловое имя — Лиля.
Вязь сложного, не совсем понятного рисунка терялась под тельником.
Какие-то хвосты, ласты. Похоже, тело Сказкина душили и обнимали неизвестные гады.
— Туман будет…
Гребень кальдеры заметно курился.
Дымка, белесоватая, нежная, на глазах уплотнялась, темнела, собиралась над водой в плотные плоские диски.
— Скорей бы.
— Почему?
— А ты погляди вниз!
Серп Иванович поглядел и ужаснулся:
— Какой большой!
— Уж такой! — кивнул я не без гордости.
То уходя в глубину, то вырываясь на дневную поверхность, Краббен, гоня перед собой бурун, шел к Камню-Льву. Солнце било в глаза, и я видел лишь общие очертания Краббена — некое огромное тело, с силой буравящее воду. На ходу голова Краббена раскачивалась, как тюльпан. Он как бы нам обнадеживающе кивал: я ненадолго, я вернусь!
На всякий случай я так и сказал Сказкину:
— Он вернется.
— Еще чего! — обиделся Сказкин. — Пускай плывет!
— Молчи! — приказал я. — И глаз с него не спускай. Замечай каждую мелочь: как он голову держит, как работает ластами, какая у него фигура…
— Да они все там одинаковые… — туманно заметил Сказкин.
Я промолчал.
Краббен входил в крутой разворот.
— А нам за него заплатят? — спросил Сказкин.
— А ты его уже поймал?
— Упаси господи! — ужаснулся Сказкин и тут же возликовал: — Уходит!
— Как уходит?
— А так! Своим ходом! Что он, козел, чтобы сидеть на веревке!
Теперь и я увидел — Краббен уходит.
Подняв над водой гибкую шею, он находился уже на траверзе Камня-Льва.
Ищи его потом в океане.
Я был в отчаянии.
Обрушивая камни, осыпая песок, я с рюкзаком, Сказкин с «тозовкой», мы скатились по осыпи на берег. Никогда этот замкнутый, залитый светом цирк не казался мне таким пустым и безжизненным.
Камни, вода, изуродованная чудовищными клыками мертвая сельдяная акула.
— Да брось, начальник! — удивился моему отчаянию Сказкин. — Ты же видел Краббена. Что еще надо?
— Видел, — Серп Иванович не мог меня успокоить. — Видел — не доказательство. Чем я докажу это — видел?
— Акт составь! — еще больше удивился Сказкин. — Я сам твой акт подпишу, и Агафоша подпишет. Он, если оставить ему старые сапоги, все подпишет!
Я отвернулся.
На борту корвета «Дедалус», когда он встретился в Атлантике с Морским Змеем, было почти сто человек. Ни одному из них не поверили. Кто же поверит акту, подписанному бывшим конюхом Сказкиным и горбатым островным сиротой Агафоном?
— Да что он, последний, что ли? — утешал меня Серп Иванович. — Один ушел, другой явится. Это как в любви, начальник. Плодятся же они где-то! — Сказкин весело покрутил головой. — Я как-то в Бомбее встретил индуску…
— Оставь!
— Да ладно. Я ведь к тому, что на этом твоем Краббене свет клином не сошелся. В мире и без него много загадок, начальник. Видишь, раковина лежит. Кто знает, может до нас ее никто не видел, а?
Раковина, которую Сказкин поднял и держал в руке, ничем не отличалась от других — тривиальная гастропода, но Серп Иванович уже уверовал в свое открытие. Он настаивал:
— Ты погляди, погляди, начальник. Вдруг она совсем неизвестная?
— А главное, — сказал он, — она меня не укусит.
Серп Иванович широко, счастливо зевнул.
И волны к ногам Сказкина катились ровные, сонные, ленивые, протяжные, как его зевки, — океан только-только проснулся.
— Нам еще на обрыв лезть…
Сказкин нагнулся, подбирая очередную раковину, и тельник на его спине вновь задрался, обнажив широкую полосу незагорелой кожи. И там, на этой незагорелой коже я увидел не только то, лиловое имя — Лиля, но и нечто другое.
— Снимай! — заорал я.
— Ты что, начальник! — опешил Серп Иванович. — Под тельником я голый.
