Джеймс Уайт - Космический госпиталь. Звездный хирург. Большая операция
Конвей резко замолчал, так как обнаружил, что обращается к пустому экрану. Все три телевизора светились, но ни звука, ни изображения не было.
— Этого-то я и боялся, доктор! — прокричал Харрисон. — Мы усилили броню обшивки, но для того, чтобы обеспечить двустороннюю связь, антенну пришлось закрыть обтекателем из пластика. Инструменты отыскали наше слабое место. Теперь мы тоже слепы, глухи, немы, да вдобавок еще и хромы — левая гусеничная лента повреждена.
Машина остановилась на ровной скалистой площадке внутри большой каверны, стенки которой под крутым углом уходили в нижнюю поверхность существа. Вокруг и над ними свисали тысячи корней, соединявшихся и сраставшихся до тех пор, пока они не превращались в толстые перекрученные кабели серебристого цвета, исчезавшие в глубинах пола, стен и потолка. Из каждого кабеля прорастал по крайней мере один бутон, похожий на смятый листочек металлической фольги. Самые большие бутоны дрожали и пытались принять форму инструментов, атакующих машину.
— Это одно из тех мест, где он производит инструменты, — сказала Мэрчисон, используя фонарик в качестве указки, — или правильнее было бы сказать — выращивает. Я по-прежнему никак не могу решить, чего в нем больше — животного или растительного. Похоже, здесь расположен и нервный центр, почти наверняка являющийся частью мозга. И он очень чувствителен — видишь, как осторожно обходят инструменты эти серебристые кабели, нападая на машину?
— Мы тоже будем осторожны, — сказал Конвей и обратился к Харрисону: — Мы сможем добраться вон до той нависающей стены, не перебив кабели, идущие по полу?
Повреждения в этом чувствительном районе могли обернуться серьезными последствиями для пациента.
Лейтенант кивнул и начал дергать машину вперед-назад, постепенно передвигаясь по площадке, пока они не достигли указанной стены. Теперь сверху их защищали чувствительные кабели, снизу — дно каверны, а с правого борта — скалистая стена, поэтому атаки инструментов ограничивались лишь левым бортом. Они снова могли сами себя слышать, но Харрисон извиняющимся, но твердым тоном сообщил, что на одной гусенице им не взобраться по склону и не пробуриться наружу, что они не могут позвать на помощь и что воздуха у них осталось на четырнадцать часов и то, если только они наденут скафандры, чтобы использовать газ в баллонах.
— Давайте-ка оденем их прямо сейчас, — оживленно сказал Конвей, — и выйдем наружу. Расположитесь по обоим концам машины — под кабелями и спиной к стене.
Таким образом, вам придется беспокоиться о нападении только спереди — любой инструмент, пытающийся атаковать сквозь скалу сзади, произведет слишком много шума, чтобы застать вас врасплох. Мне также хотелось бы, чтобы вы были подальше от центральной части машины, где буду я сам, и не мешали мне своими мыслями попытаться установить контроль над инструментами…
— Мне знакомо это напыщенное и самодовольное выражение лица, — обратилась Мэрчисон к лейтенанту, натягивая гермошлем. — У нашего доктора очередное озарение. Я думаю, он собирается провести с пациентом беседу.
— На каком языке? — сухо спросил Харрисон.
— Полагаю, — Конвей улыбнулся, чтобы продемонстрировать уверенность, которой он вовсе не испытывал, — вы могли бы назвать его языком Брайля в трех измерениях.[8]
Он быстро объяснил, что собирается делать, и через несколько минут они заняли свои места рядом с машиной. Конвей присел спиной к ее левой гусенице в нескольких футах от заполненной водой впадины в полу. В центре впадины зияло отверстие неизвестной глубины, проеденное кабелем или ему подобным растением, добывающем руду. Сбоку от него группа из семи или восьми слившихся воедино инструментов, распластавшихся на обшивке, пыталась ее продавить, и в некоторых местах уже начали расходиться швы. Конвей мысленным усилием оторвал шайку металлических разбойников от машины, после чего, словно огромный оживший ком серебристого теста, закатил их в углубление. Затем он приступил к работе.
Конвей не пытался защититься от атакующих инструментов. Он намеревался так сильно сосредоточиться на одной определенной форме, что любой из них, попав в зону досягаемости его мыслей, лишится, как он надеялся, всех опасных краев и выступов.
Сформировать наружные очертания существа было совсем не трудно. В считанные минуты посередине углубления с водой лежал большой серебристый блин — мелкомасштабная копия пациента. Но представить себе в трех измерениях рты, желудки и соединяющие их туннели оказалось очень нелегко. Еще сложнее была следующая стадия, когда он заставил крохотные желудки расширяться и сжиматься, всасывая и выпуская воду с песком и водорослями.
Это была грубая, очень упрощенная модель. Восемь ртов и восемь соединяющихся с ними желудков одновременно стали его лучшим достижением, и он очень боялся, что его модель похожа на пациента так же, как кукла на живого ребенка. Затем он добавил неторопливые движения тела, которые наблюдал у менее крупных молодых формаций, оставив при этом центральную часть неподвижной. Конвей надеялся, что вкупе с сокращениями желудков это создает впечатление, как от живого организма. Выступивший на лбу пот застилал ему глаза, но к тому времени это уже не имело значения, так как создаваемые им детали все равно не были видны. Он начал думать об определенных частях модели, как о твердых, неподвижных и мертвых. Он сымитировал распространение этих омертвевших районов, пока вся модель постепенно не превратилась в твердый безжизненный ком.
После этого он сморгнул пот с ресниц и начал все сначала, и еще раз, и еще, и тут он обнаружил, что его спутники стоят с ним рядом.
— Они больше на нас не нападают, — тихо сообщил Харрисон, — и, прежде чем они передумают, я хочу попытаться наладить поврежденную гусеницу. По крайней мере здесь нет недостатка в инструментах.
— Кроме как ни о чем не думать, чтобы не испортить твою модель, я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросила Мэрчисон.
— Да, пожалуй, — ответил Конвей, не поворачивая головы. — Я собираюсь снова все повторить в той же последовательности, но на этот раз остановлюсь, когда достигну положения, которое имеется на сегодняшний день. Когда я это сделаю, ты будешь думать о наших надрезах, продлевать и углублять их, а я заткну поврежденные горловые туннели и пробурю вспомогательные и пищевые шахты. Ты немного отодвинешь отрезанную часть и сделаешь ее твердой, то есть мертвой, а я в это время попытаюсь передать мысль, что другая часть шевелится и жива и останется таковой в дальнейшем.
