Ярослав Веров - Бозон Хиггса
— Я Потапов, — сказал Сережа, тыча вилкой в атлантическую сельдь.
— Тоже красиво. Не бери с меня пример, Потапыч.
Тут мой мобильный телефон сыграл первое колено из вальса «Минуты счастья».
— Катенька, привет, — сказал я, прижав черную коробочку к уху. — У нас всё в порядке.
Катя звонила каждый вечер. Беспокойная женщина — не могла избавиться от подозрений, что Сережа оставлен без присмотра на воде.
— Полный порядок, Катя, — говорю я. — Сережа загорел, поправился на шесть кило и доволен жизнью.
— Ты скажешь! Шесть кило! — услышал я ее высокий голос. — Олег, сегодня мне позвонил Адиль и знаешь, что сказал?
— Нет, — говорю, — не знаю.
— Сказал, что Горохова задержали. В Калининграде!
— О! — говорю. — Это новость серьезная. Надо обмыть.
— Олег, ты там не очень, — строго сказала Катя. — Дай трубку Сереже, хочу его услышать.
Новость действительно была изрядная. Когда легли спать (мы с Сережей помещались на тахте, а Вадим спал на раскладушке), я представил себе, как везут в Москву под конвоем Горохова, а он, молодой, с черными усиками, дерзко ухмыляется… Тут меня поразила мысль, что Николай Горохов воевал, может, в одном батальоне с капитаном Михаилом, сыном Анны Тихоновны. Воевали вместе, а судьба — врозь…
Сережа, лежавший рядом на широкой тахте, сказал:
— Ты не спишь? Валерка говорит, тут есть интернет-кафе. Мы, может, сходим туда. Слышишь?
Валерка был соседский мальчик, он всегда ходил в белой бейсболке, в сопровождении бульдога. Сережа не то чтобы подружился с ним, но — сошелся, так сказать, на почве общего интереса. Раза два по вечерам он ходил в соседний подъезд к Валерке играть в компьютерные игры.
— Нет, Сережа, — говорю. — Интернет-кафе — это для взрослых. Не ходи. Нечего тебе там делать.
Следующий день начался с дождя, но вскоре, около одиннадцати, туча уплыла, унося дождь к северу, и снова воссияло солнце. Мы погрузились в дилижанс и покатили к водохранилищу.
Но вначале заехали на АЗС. Пока Вадим ожидал своей очереди и заправлял машину, мы с Сережей сидели в примыкающем к станции сквере на скамейке в тени раскидистого клена. Очень жарко было в машине, да и тут, на воле, воздух был предельно насыщен влажной духотой. Сережа сидел, вытянув ноги в любимых белых кроссовках с синей надписью «Maradona» на каждой и обмахивался крупным кленовым листом. Загорелый, в пестрой маечке, заметно подросший за лето, он был хорош собой.
Говорили, конечно, об Олимпийских играх, которые сегодня откроются в Афинах. Как всегда, у Сережи накопились вопросы.
— Древние греки устраивали Игры каждые четыре года в городе Олимпии, — рассказывал я. — Они посвящались Зевсу — их главному богу. На время Игр прекращались войны. Из всех греческих городов съезжались атлеты.
— А допинги у греков были? — интересовался Сережа.
— Допинги? А кто их знает? Может, и были какие-то.
Тут Вадим свистнул, крикнул, чтоб садились. Поехали к тому мысочку, на который вчера указал рыболов Маврикий Широков, бывший муж нашей хозяйки, человек, заросший бородой. «Хорошее у него имя, — думал я, трясясь на неровностях, из которых состояла грунтовая дорога. — Вот бы попасть когда-нибудь на остров Святого Маврикия… Кажется, там зарыт и до сих пор не найден клад Сюркуфа, грозы морей…»
Дорога исчезла, превратилась в бездорожье, но нашему Вадиму всё было нипочём. Он был не только отличный дайвер, но и искусный драйвер. Здорово маневрировал Вадим среди елей и пихт — и вот, подпрыгнув от удара об толстый корень огромного дерева, дилижанс взревел и остановился.
Мыс Маврикия — так мы его назвали — своим диковатым видом пробудил в памяти старую песню: «Есть на Волге утес, диким мохом оброс…» Он спускался к воде крутыми уступами, и сразу начиналась глубина — плавай и ныряй, пока не посинеешь.
Первым нырнул Вадим, а мы с Сережей плавали поверху, и он опять неудачно выстрелил во встречную шуструю рыбу. Мы отдохнули на плоской скале у подножья мыса Маврикия, дождались появления Вадима.
— Здесь дно чище, — сказал он, расстегивая ремни и снимая с моей помощью баллоны. — Песок. Ямы какие-то. Ты в них не лезь.
Надев акваланг и ласты, сунув в рот загубник, я нырнул. Почти сразу заложило уши. Я сглотнул давление и, медленно работая руками и ластами, погрузился в темно-зеленую глубину. Сквозь стекло маски я видел неровное песчаное дно, слабое колыхание водорослей, стайки мелких рыб. А вот бревно, полузанесенное илом. Еще и еще бревна… нет, стволы деревьев… А дальше — что это? Дно резко понижалось — словно пропасть разверзлась, черная, опасная, странно влекущая. Вадим прав: не надо лезть в яму. Ну, может, только немного… Вода заметно стала холоднее… Не стоит нырять глубже… Ни черта не видно… Нет, нет, глубже не пойду…
И тут я услышал. Вначале подумал: в ушах звенит. Нет! Отдаленный, но явственный равномерно повторяющийся звук… Колокольный звон!
Слабо поводя руками, я повис над подводной черной ямой. Тихие-тихие удары колокола отдавались в душе радостным изумлением: неужели подтверждается старинное сказание? Да нет, что-то мешало поверить… уж очень необычно, необъяснимо… А вот и услужливая подсказка рационального мозга: случайно донесся стук винта крупного теплохода, идущего по водохранилищу. Ведь звук хорошо распространяется в воде…
Вот он и умолк. Тишина. Подо мной черная яма, понижение дна, а никакой не град Китеж с его колокольней, с главами, покрытыми, как рыбьей чешуей, осиновыми лемехами.
Я даже, вынырнув и подплыв к берегу, не стал рассказывать Вадиму о своем «открытии». Засмеёт Вадим. Уж он-то в старые сказки не верит.
Вечером смотрели открытие Олимпийских игр. Здорово придумали греки: словно с древних амфор сошли фигуры бегунов и дискоболов… Вдруг стадион превратился в море, идет старинное судно… взмахи длинных весел… летит над судном женщина в хламиде, или, вернее, в пеплосе — да это Афина Паллада, не иначе! А вот и Аполлон летит… А это, наверно, Геракл, ну точно, нельзя же обойтись без этого богатыря, с которого, кажется, и начались Олимпийские игры…
Как они, греки современные, умудрились показать в небе над стадионом, без всяких экранов, такое великолепное кино? Вадим говорит: голография может всё что угодно изобразить. Чудеса техники, в общем.
Долго смотрели парад. В алфавитном порядке прошествовал по стадиону весь мир — сто две команды, в том числе огромные, человек по четыреста-пятьсот, как, например, наша, и китайская, и американская, — и крохотные, два-три-пять спортсменов с экзотических островов вроде Науру, Тонга, Восточного Тимора.
