Роберт Хайнлайн - Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга
— Но и у меня высыпают веснушки, если я не прячусь от солнца. Когда мне было столько, сколько сейчас Мэри, отец звал меня индюшачьим яйцом. Но чтобы все тело! Неужели они совсем не носят одежды?
— О нет, они обожают наряжаться на вечеринку. И еще когда холодно — но это бывает редко; там, где мы живем, тепло, как на юге Италии. Чаще всего они совсем ничего не носят. — Лазарус улыбнулся и погладил ее бедро. — Им не приходится оставлять трусики дома, чтобы заниматься любовью. У них просто нет никаких трусиков. Как, впрочем, и застенчивости. И они бы охотно занялись твоим отцом. Им нравятся пожилые мужчины: они гораздо моложе меня.
— Лазарус… а сколько тебе лет?
Лазарус помедлил.
— Морин, я не хочу отвечать на этот вопрос. Я старше, чем выгляжу, — эксперимент Айры Говарда удался. Лучше поговорим о моей семье. То есть о твоей. Все мы так или иначе происходим от тебя. Двое из моих жен и один из моих сомужей — потомки Нэнси и Вуди.
— Жен? Сомужей?
— Любимая, у нас брак имеет много форм. Там, где я живу, не приходится затевать развод или дожидаться смерти партнера, чтобы соединиться с тем, кого любишь. У меня четыре жены и три сомужа. Еще есть мои сестры Лаз и Лор. Они могут выйти замуж за члена другой семьи, а могут и остаться. И не смотри так удивленно — ты же сама говорила, что не будешь смущена, если я окажусь твоим сводным братом. Наследственность нас не беспокоит; в нашем времени знают о подобных вещах гораздо больше, чем здесь, и мы не рискуем здоровьем младенцев.
А их у нас много. Есть еще кошки, собаки и всякая тварь. Дети их приручают и заботятся о них. У нас большая семья, мы обитаем в просторном доме, где всем уютно.
Я не могу рассказать тебе обо всех; сперва нам нужно доставить нашего диверсанта домой. Но кое-что скажу — раз ты считаешь, что выглядишь не на восемнадцать всего лишь потому, что выкормила грудью столько детей. Возьмем, к примеру, Тамару. Она происходит от тебя через Нэнси и Джонатана. Хочешь послушать о Бог весть какой правнучке Нэнси? Сейчас Тамаре, кажется, около двухсот пятидесяти лет…
— Двести пятьдесят?!
— Да. Один из моих сомужей, Айра Везерел, также происходит от тебя через Нэнси и Джонатана, но и через Вуди. Его назвали в честь твоего отца, а не Айры Говарда, и сейчас ему более четырехсот. Морин, эксперимент Айры Говарда оказался удачным: мы все живем долго, и эту особенность мы унаследовали от тебя и всех наших предков-говардианцев, к тому же у нас умеют омолаживать людей. Тамара прошла две реювенализации, одну совсем недавно, и выглядит так же молодо, как и ты. Происходит истинное омоложение: когда я улетал, Тамара была беременна. Однако неважно, как она выглядит; Тамара — целительница, и я полагаю, что эту способность она тоже унаследовала от тебя.
— Теодор… Лазарус… я снова не понимаю. Целительница? Это что-то связанное с верой в Бога?
— Нет. Если Тамара и верует в Бога, то мне она никогда не говорила об этом. Тамара спокойна и счастлива, и каждый рядом с ней становится таким же — как и рядом с тобой, дорогая! А больной быстрее поправляется, если Тамара к нему прикоснется, поговорит или ляжет с ним спать.
Но когда я с ней познакомился, Тамара была не молода. И даже подумывала, не закончить ли ей жизненный путь, не умереть ли от старости. А я был болен, очень болен. У меня болела душа, и Иштар, позже ставшая моей женой — лучший реювенализатор на всем Млечном Пути — привезла ко мне Тамару. Тогда Тамара была иной: маленький торчащий животик, обвислые груди, мешки под глазами, двойной подбородок — короче, все признаки старости.
Я поправился от одного присутствия Тамары. Но и у нее появился интерес к жизни. Она прошла реювенализацию, помолодела и уже добавила очередного потомка к линии Морин-Нэнси, а теперь беременна снова. Вы с Тамарой так похожи, Морин. Она сама любовь в виде женщины… как и ты. Но… — Лазарус умолк и нахмурился. — Морин, я не знаю, как убедить тебя в том, что я говорю правду. Вы все удостоверитесь в этом, когда станете отмечать шестой день рождения Вуди. Вокруг будут звонить в колокола, а мальчишки-газетчики будут орать: «Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Германия капитулировала!» Ну это еще когда будет, а я хочу немедленно положить конец твоим сомнениям.
— А я уже не сомневаюсь, дорогой мой. Удивительно, невозможно — но я верю тебе.
— Неужели? Ведь я не дал никаких доказательств. Просто рассказал совершенно невозможную байку, если вдуматься.
— Тем не менее я верю в нее. Значит, это будет, когда Вудро исполнится шесть — седьмого ноября…
— Нет, одиннадцатого!
— Да, Лазарус. Но откуда ты знаешь, что он родился одиннадцатого?
— Ты же сама сказала.
— Дорогой, я говорила, что его день рождения в ноябре. Я не сказала, какого числа. И преднамеренно назвала сейчас другое число, но ты меня сразу же поправил.
— Ну что ж, об этом мне мог сказать Айра. Или кто-нибудь из детей. Даже сам Вуди.
— Вудро еще не знает дня своего рождения. Проверь — разбуди его и спроси.
— Я не стану будить его, пока мы не вернемся домой.
— Ну а когда я родилась, дорогой?
— Четвертого июля 1882 года.
— А когда день рождения Мэри?
— По-моему, ей девять, но даты я не помню.
— А как насчет остальных детей?
— То же самое.
— А день рождения моего отца?
— И спрашивать нечего — второе августа 1852 года.
— Лазарус, зовущий себя Теодором! У меня есть твердое правило, которого я придерживаюсь в общении со своими детьми. Я скрываю от них дату их рождения, пока это возможно — чтобы не приставали к взрослым и не шантажировали их, выклянчивая подарки. Вот когда ребенок идет в школу, то ему уже следует знать эту дату. Тогда я считаю детей достаточно взрослыми и велю запомнить ее, но всегда говорю, что, если кто-нибудь решит поторопиться, не видать ему ни пирога, ни вечеринки. Но мне еще не приходилось прибегать к такому наказанию — детишки у меня смышленые.
В прошлом году Вудро был еще слишком мал, и никаких проблем не возникло; день рождения стал для него сюрпризом. Он до сих пор не знает, что у этого события существует конкретная дата. Так я предполагаю. Лазарус, ты знаешь дни рождения своих прямых предков, потому что видел их имена в списках Фонда. Но ты не можешь назвать даты рождения других моих детей. Вот тебе и доказательство.
— Но ты же знаешь, что я имел доступ к архивам. Я мог запомнить их даты рождения еще в прошлом году.
— Ух-пух. А почему ты запомнил день рождения только одного ребенка, а не всех? Зачем запоминать день рождения моего отца, если он не интересует тебя? Не сходится, дорогой. Ты намеревался разыскать своих предков и подготовился к встрече. Я понимаю, что ты объявился в церкви не случайно; ты явился туда, чтобы разыскать меня — я польщена. И с отцом ты познакомился в игорном доме тоже не случайно. А как ты узнал, где нас искать? С помощью частных детективов? Едва ли в архивах Фонда содержатся сведения о нашем приходе или игорном доме.
— Действительно, я проделал нечто в этом роде. Да, моя милая прародительница, я искал способ познакомиться с вами. И потратил бы на это годы, если бы потребовалось. Ведь не мог же я позвонить в вашу дверь и сказать: «Привет, ребята! Я ваш потомок. Можно войти?» Вы бы немедленно вызвали полицию.
— Надеюсь, что я поступила бы по-другому, дорогой, но спасибо тебе за то, что позаботился о нас. О, Лазарус, я так люблю тебя! И верю каждому твоему слову. Теперь я знаю, что Брайан вернется ко мне! Ух! Я чувствую такое воодушевление, какого не знала раньше, и хочу кое-что узнать. Расскажи мне о своей семье.
— Мне всегда приятно говорить о них, потому что я их люблю.
— Мне льстит сравнение с твоей женой Тамарой. Дорогой мой, если хочешь, можешь не отвечать: а что, у вас бывает, что двое мужей спят с одной женой?
— О, конечно. Но чаще наоборот: один из нас, Галахад — это еще один из твоих потомков, бабуля, — развлекает сразу двоих наших жен; он у нас совершенно неутомимый.
— Забавно, но мне нравится другой вариант. Любимый, мое представление о рае воплотилось бы, если бы вы с Брайаном оба очутились в моей постели. Уж я бы постаралась сделать вас счастливыми. Но я не могу этого сделать. Остается только мечтать… Я буду мечтать об этом.
— Ну да, представь себе, что ты раздеваешься перед нами в лесу, как та дамочка на французской открытке.
— Ох! Боюсь, что подумаю об этом — и вспыхну как спичка!
— Тогда лучше отвезти тебя домой.
— Да, пожалуй, так будет лучше. Я ужасно счастлива — и так будет всегда — и пылаю страстью… к тебе, к Брайану. Так хочется побыть женщиной с французской открытки… в лесу, посреди бела дня.
— Морин, попробуй уговорить Брайана. Я пробуду здесь до второго августа 1926 года.
— Ну, там посмотрим. А мне бы так хотелось! — Она помолчала. — А можно мне рассказать ему? О том, кто ты, откуда явился и что предсказал?
