Джефф Райман - Детский сад
— Милена, с тобой все в порядке? — приподнявшись на стуле, участливо спросил Майк.
— Да, — отозвалась она. Притворяться спящей не было смысла.
Она открыла глаза. Они были полны чистой, липковатой влаги, преломляющей свет в искристые радуги. Безымянные формы света, пляшущие радужными зигзагами и взвихрениями, подобно взмахам крыльев.
Открыв глаза, она очутилась в ином мире.
«Я знаю его! Знаю это место! — словно выкрикнула Милена Вспоминающая. — Я знаю, что это: это Сейчас! Я знаю, где я!»
«Я в самом деле больна», — подумала Милена-режиссер. Это начало новой болезни. Но ее это не удручало. Она улыбалась.
Мир был сотворен из света — меняющегося местами, входящего и исходящего подобно дыханию; дыханию, воспаряющему от земли к отороченным светом облакам — со множеством оттенков, от белого до льдисто-голубого; с взвихрениями ледяных кристаллов в дыхании мира.
Аллилуйя. Осанна.
Все так же улыбаясь, Милена, пошатываясь, поднялась. Она встала и побежала по траве. На ней были сандалии на босу ногу — чувствовалось, как щекочут ступни травинки и как овевает поток воздуха, свежего от выдохов кустов, деревьев, травы. Это дыхание обдавало ее и лучезарно ощущалось на коже, сталкиваясь с родопсином, разлагавшим его на сахар и соду, от которой покалывало нервные окончания на коже, ее зрячей коже, ощущающей на себе колеблющиеся волны света.
У травы были колени и локти, и выпростанные руки, в которые Милена восторженно упала. Упала и начала с восхищением смотреть по сторонам.
— Милена! Ма! — кричали сзади взрослые.
Все было защищено, ограждено светозарными доспехами света. Она взглянула себе на руку и увидела, как она вбирает и излучает свет. Она поглядела наверх и увидела деревья — увидела, как те отворачиваются, подобно Жужелицам, сходясь и расходясь в переменчивом фокусе.
Милена рассмеялась.
— У-ху-хууу! — кричала она, взбрыкивая ногами.
Над ней склонились взрослые.
— Ма, солнышко, с тобой все в порядке? — взволнованно спрашивала Сцилла.
Милена перевернулась с боку на бок и потрясенно замерла, настолько неожиданно для нее было увидеть перед собой Сциллу. Лицо подруги было настолько изможденным, что, казалось, имело еще большее сходство с черепом, чем у самой Милены. Ввалившиеся глаза были изнурены, изнурены необходимостью разыгрывать из себя няню. «Если хочешь, можешь просто послать меня подальше», — подумала Милена.
Рядом присел на корточки Берри, попав таким образом в поле зрения. Он теперь широко улыбался. При этом малыш не отводил внимательного взгляда от лица Милены, и Милена — уже не режиссер — подумала: «Он понимает». Она ответила ему взглядом на взгляд и улыбнулась. Он не отводил глаз.
— Зачем ты так бежала? — допытывалась Сцилла. — Ты не ушиблась?
— Мы все ушиблены. Только не падением.
Милена имела в виду свое падение в траву, радушно распахнувшую навстречу свои объятия. Вместе с тем фраза прозвучала как какой-то намек. Милена обеими руками ласково погладила траву, ощутила ее шелковистость.
— А-а-а.
Трава знала. Она неспроста так раскрылась ей.
— Наверно, — произнесла она заплетающимся языком, как пьяная, — я становлюсь Жужелицей.
Она действительно так считала.
Лекарство, которое лечит, а не то, от которого заболеваешь.
— Чертовы вирусы, — хмыкнула Милена. — И почему от них так чертовски здорово?
— Милена, Миленочка, — повторяла Сцилла, истомленная, измотанная, беря ее за руку. Для нее, никогда не думавшей о смерти или ее приближении, это было непереносимо.
— Существует нить, золотая нить, связующая нас с Жизнью, — говорила Милена. — И мы ее истираем, делаем все тоньше и тоньше. Стоит ей порваться, как мы все умираем, и мир забираем с собой. И вот мы сейчас ту ниточку изнашиваем, делаем все тоньше и тоньше.
Милена, широко улыбаясь, смотрела на обступивших ее друзей.
Руки у нее сияли лучезарным светом.
— Пойдем обратно, поедим, — уговаривала Сцилла. — Ты же совсем ничего не ешь. — Голос ее перехватывало.
— Тебе ни разу не хотелось, чтобы тебя вые…ло дерево? — Милена снова хихикнула.
— Милена! — предупредительно шикнула Сцилла, незаметно указывая на сидящего рядом мальчика.
— Они, деревья, такие большие, красивые, сильные…
— Питерпол! — умоляюще позвала Сцилла, оборачиваясь за помощью.
— Слушай меня, слушай, — сказала Милена, катаясь головой по траве. — Я не хочу умирать, но и вируса их мне тоже не нужно. Я не хочу жить вечно. Здесь — не хочу.
Она сложила пальцами подобие конуса, горящего как угли, и постучала себя по сердцу. До этого она не понимала, отчего ее тело перебарывает лекарства.
— Этого достаточно, — сказала она, указывая на облекающий ее со всех сторон свет и на то, что скрытно чувствовалось за ним, за жизнью.
— Да что ты будешь делать, — в отчаянии воскликнула Сцилла, — одни косточки!
Вместе с Питерполом они подняли легкую как перышко Милену.
«Дайте мне остаться в саду», — думала Милена, растерянным, сбитым с толку взглядом провожая траву у себя под ногами. Свет, исходящий у нее от рук и лица, пошел на убыль.
«Не забирайте ее! — крикнула Милена Вспоминающая Питерполу и Сцилле. — Не давай им этого делать! — крикнула она Милене-режиссеру. — Ведь это же твое. Это то, чего ты добилась сама. Ты вернулась! Это все наяву! Они сейчас снова все заберут! Не упускай же, удерживай!»
Ее доставили обратно к стулу и бережно опустили на него. К общему удивлению, маленький Берри вскарабкался Милене на колени и обнял ее, а Милена, подняв свои слабые руки, опустила их ребенку на плечики.
Все вокруг опять стало плоским, одномерным.
— Думаю, это у нее просто спросонья, — с надеждой сказала Сцилла Майку. А сама взглядом предусмотрительно стрельнула в Питерпола: «Не вздумай говорить ему что-нибудь другое».
«Это был всего лишь вирус, — решила Милена. — Красивый вирус. Но его действие уже проходит. И было это не на самом деле. Почему вирусы бывают такими красивыми?»
Она чуть отстранила Берри от себя, чтобы лучше разглядеть. Вот он, сын Бирона, его дитя — сын ее друга. С огромными круглыми глазами, непропорционально большими на детском лице. Серовато-синие и контрастно светлые на лиловатой округлой детской мордашке. Берри, которого ей хотелось опекать. «Но я не могу тебе помочь и не могу защитить тебя. Ведь меня рядом с тобой уже не будет».
Солнце скрылось за налетевшим облаком, и свет потускнел. Все опять сделалось серым. Так что, получается, причина видения — лишь солнечный свет и лихорадочное возбуждение, ничего более. «И тем не менее все это, когда происходило, казалось по-настоящему реальным. Вот тебе и эйфория».
