Вадим Давыдов - Киммерийская крепость
Они обнялись и расцеловались. У обоих Пташниковых глаза были на мокром месте. Ничего, молодцы, держатся, подумал Гурьев. Сказать, не сказать? Скажу.
– Лихом не поминайте, ладно? – он кивнул, словно соглашаясь сам с собой, и растянул губы в привычной улыбке. – Я понимаю – я совершенно не оправдал ожиданий и надежд, которые вы, скорее всего, на меня возлагали. Сегодня обстоятельства сильнее меня, но так будет не всегда. Обещаю. Иришу берегите, она у вас чудо. Прощайте.
Граница Польша – СССР. Май 1928
Поезд отошёл от станции Столбцы. Пташниковы и Полозов чинно сидели в купе, перебрасываясь ничего не значащими вежливыми замечаниями. Ирина сидела рядом с матерью, бледная, осунувшаяся, но с совершенно сухими глазами. Гурьев прощался с ней без свидетелей, и никто – ни родители, ни Полозов – не могли даже представить себе, где, когда и как это происходило. Константин Иванович, бросая на «жену» украдкой короткие взгляды, мучался от желания высказать слова утешения и поддержки, что вертелись у него на языке, но понимал, что это – последнее из того, чем стоило сейчас заниматься. Стук в дверь прервал его невесёлые размышления.
– Да? Войдите! – преувеличенно бодро отозвался отец Ирины.
В купе протиснулся незнакомый кондуктор – того, что проверял у пассажиров документы при посадке, Полозов запомнил очень хорошо:
– Доброго здоровьичка, господа, – он немного заискивающе поклонился и улыбнулся, хотя глаза оставались жёсткими, оценивающими. Полозов напрягся. – Кто здесь будет доктор Пташников, Павел Васильевич?
– Я, – Пташников привстал.
– Вот, велено вам передать, – кондуктор протянул ему перехваченный бечёвкой увесистый пакет и, поднеся два пальца правой руки к форменной фуражке, ещё раз поклонился. – Счастливого пути, значит, судари и сударыни.
Кондуктор аккуратно затворил за собой дверь, и шаги его в коридоре вагона заглохли, поглощённые грохотом колёс на стыках, – но никто из присутствующих не решался прикоснуться к пакету, словно в нём находилась бомба. Наконец, Ирина выдавила из себя:
– Константин Иванович. Откройте, ради всего святого.
Полозов, обрадованный возможностью хоть что-нибудь предпринять, достал перочинный ножик, разрезал бечёвку и развернул бумагу. И, рухнув обратно на сиденье, весь покрылся красными пятнами, уставясь на пачки фунтов и франков в банковских упаковках. Он даже представить себе не мог, сколько тут может быть денег. И что денег вообще бывает столько. То есть, конечно, теоретически – да, но… Да тут на целый таксопарк наберётся, понял моряк.
– Вот шельмец, – Полозов ошарашенно помотал головой и посмотрел на бледных, как полотно, доктора Пташникова и его супругу. И, осознав, какими аргументами мог воспользоваться сын его погибшего командира для того, чтобы убедить кондуктора пронести через таможню, пограничников и дефензиву[129], а потом – передать пакет, содержимое которого ни у кого не могло вызвать и тени сомнения, покраснел, как варёный рак. – Ах, шельмец!
И, встретившись взглядом с «женой», понял – она всё знает. Вот теперь Полозов сделался просто лиловым.
Москва. Май 1928
Гурьев сидел на крыше и смотрел на зарево, поднимающееся над домом на Садово-Самотёчной улице. По лицу его катились слёзы. Звенели пожарные колокола, и слышались автомобильные гудки и заполошный перезвон пожарных колокольцев. Варяг стоял рядом, и на его лицо было просто страшно смотреть.
– Ты знал? – глухо спросил Городецкий.
– Знал.
– Почему?! Почему, чёрт тебя подери?!?
– Это гири , Варяг. Долг признательности и чести. Когда-то мой дед подарил ему новую жизнь – просто так. Поэтому. Он самурай, и он не мог поступить иначе. И он ничего не сказал мне – ни где, ни когда. Не кори себя. Ни ты, ни я – не в нашей власти предотвратить это. Это – как гнев богов Ямато, Варяг. Никто был не в силах ему помешать. Там могла оказаться хоть дивизия ГПУ – и он прошёл бы через неё, как горячий нож сквозь масло, оставив за собой только трупы. Ты даже не представляешь себе, на что способен Нисиро-о-сэнсэй Мишима-но Ками из клана Сацумото. И это хорошо. Это правильно.
– А ты?! На что ты способен?!
– Надеюсь, я когда-нибудь смогу оказаться достойным его памяти, – с горечью проговорил Гурьев. – Иди, Варяг. Тебя ждут там. Самое время тебе появиться и стать героем.
– Он и это спланировал?
– Да. Это его гири перед тобой – за то, что ты открыл ему душу. Он знал, что ты будешь в бешенстве, но позже, потом – ты всё поймёшь. И поймёшь, что только так следовало ему поступить. Надеюсь, что ты поймёшь. Надеюсь, он в тебе не ошибся.
– Тебе нужно уехать, – лицо Городецкого немного смягчилось. – И быстро. Тебя придётся искать.
– Легко, – Гурьев кивнул, зажмурился, помотал головой, отгоняя слёзы. – Легко, Варяг. Меня уже нет.
– Куда ты поедешь? К Ирине?
– Нет. Мне пора в Нихон.
– Куда?!
– В Японию. Я обещал сэнсэю, что поеду туда учиться.
– Ты мне нужен. Ты нужен мне, как воздух, Гур.
– Я знаю. Я вернусь. Когда накоплю силы – вернусь. Обещаю тебе – поздно не будет. Как раз вовремя.
– Откуда ты знаешь, что вовремя, – Городецкий усмехнулся. – И что может быть вовремя в России?!
– Сохрани мои вещи, – словно не услышав этого стона, Гурьев протянул Варягу квитанцию камеры хранения на Рязанском вокзале. – Там книги, кое-что личное. Револьвер отца. Никто ничего не знает, сэнсэй научил меня не оставлять никаких следов. И ещё – вот это.
Гурьев вложил в ладонь Городецкого сорокавосьмилучевую звезду ордена Святой Екатерины:
– Это орден Государыни Императрицы, который Её Величество подарила маме в семнадцатом, перед самым Своим арестом. Не хочу тащить это с собой неведомо куда. Пусть у тебя пока полежит.
– Ты, – выдохнул Городецкий, осторожно принимая драгоценный знак. – Ты. Да что ж ты за человек?! Вся ваша семейка… Откуда вы только взялись?!
– Мы такие же русские, как и ты, – Гурьев в упор посмотрел на него. – Совершенно такие же. Только другие, но это нормально.
– Как мы свяжемся? – Городецкий уже совершенно овладел собой, вопросы звучали отрывисто, по-деловому.
– Напишешь мне до востребования в Харбин или Токио. А там, дальше – увидим.
– Я найду твоё кольцо.
– Я сам его найду.
– Ладно. Пересидишь пока у Бати, я завтра придумаю, как отправить тебя без эксцессов. В Харбин, значит?
– Варяг, я сам.
– Это не совет и не просьба. Это приказ, – Городецкий зло ощерился. – Пока ещё я старший по званию. А там, дальше – действительно, увидим. А теперь расскажи, что я увижу там, – он указал подбородком в сторону пожара. – Надо же мне подготовиться.
