Теодор Старджон - Рассказы-2
Не сводя взгляда с ее лица, я ощупью нашел стул и уселся напротив нее, забыв обо всем, даже о том, что был голоден. Но Хелен не забыла. Щеголиха Хелен была главной официанткой в этом заведении. Сорокалетняя, всегда довольная жизнью толстушка. Моего имени она не знала, и обычно звала меня Обжорой. Мне и заказывать ничего не приходилось. Как только я появлялся, она наполняла мне кружку пива и наваливала на огромную тарелку двойную порцию фирменного блюда. И сейчас она принесла пиво, подняла с пола мой портфель и отправилась за едой. Я продолжал смотреть на Глорию, лицо которой выражало явное изумление, смешанное со страхом. Страх, как она потом объясняла, был вызван лишь размерами моей пивной кружки, но у меня на этот счет есть сомнения.
Она заговорила первой.
— Составляете опись?
У нее был редкостный голос, по сравнению с которым все остальные звуки кажутся просто шумами. Я кивнул. Закругленный подбородок с легким намеком на ямочку, но линия челюсти резко очерчена.
* * *Мне показалось, она была чуточку пьяна. Она опустила взгляд — я был рад этому, так как сумел рассмотреть, насколько длинны и густы ее ресницы, — и поковыряла вилкой в салате. Затем снова подняла глаза и чуть улыбнулась. Зубы ровные, один к одному. Я знал, что так бывает, но прежде не видел ничего подобного.
— Так что же, — спросила она, — я одержала победу?
Я снова кивнул.
— Несомненно.
— Ну что ж, — сказала она, вздохнув.
— Вас зовут Глория. — Я не спрашивал, а утверждал.
— Как вы узнали?
— Так должно было быть, только и всего.
Она внимательно рассматривала меня, мои глаза, лоб, плечи.
— Если вас зовут Лео, я закричу.
— Тогда кричите. Но почему?
— Я… я всегда думала, что встречу человека по имени Лео, и…
Как раз в этот момент Хелен принесла мне ланч, перечеркнув тем самым прекрасные отношения, сложившиеся между нею и мной за последний месяц.
Когда Глория увидела тарелку, ее глаза расширились.
— Должно быть, вы большой любитель омара по-голландски.
— Большой любитель всего изысканного, — сказал я. — Причем в больших количествах.
— В жизни не встречала человека, похожего на вас, — призналась она чистосердечно.
— И никто, похожий на вас, — никогда не встречал.
— Да?
Я взял вилку.
— Конечно, нет, иначе на свет появился бы уже новый род. — Я зацепил вилкой омара. — Вы не будете так добры, не последите за тем, как я ем? Не могу перестать смотреть на вас и боюсь, что ткну вилкой в лицо.
Она фыркнула. Это не был ни сдавленный смех, ни хихиканье. Настоящее фырканье, как у Льюиса Кэрролла. Большая редкость.
— Я послежу.
— Спасибо. А пока будете следить, говорите, что вам не нравится.
— Что мне не нравится? Зачем?
— Вероятно, остаток жизни я проведу в поисках того, что вам нравится, причем занимаясь этим вместе с вами. Поэтому давайте исключим ненужное.
Она засмеялась.
— Хорошо. Мне не нравится тапиока, потому что из-за нее я чувствую себя кричащей, бросающейся в глаза. Мне не нравится мебель с пуговками на обивке; не нравятся тюлевые занавески, которые расходятся; ткань в мелкий цветочек; крючки и кнопки там, где должна быть молния; тот дирижер, у которого в оркестре слащавые саксофонисты, а солист поет йодлем; мужчины в твиде и с трубками; не нравятся люди, которые не могут смотреть мне в глаза, когда лгут; не нравятся ночные рубашки; не нравятся люди, которые делают коктейли со скотчем… Боже, как вы быстро едите.
— Это чтобы утолить голод, теперь я могу есть, соблюдая все правила хорошего тона. Мне нравится ваше перечисление.
— А что не нравится вам?
— Мне не нравятся интеллектуалы от литературы, которые без конца уснащают свою речь цитатами. Не нравятся купальные костюмы, которые не пропускают солнца, и погода, в которую носят такие костюмы. Не люблю соленую пищу; девушек в облегающих платьях; музыку, которая никуда не ведет и ничего не дает; людей, которые разучились удивляться, как дети; автомобили такой обтекаемой формы, что на них удобнее ехать назад, чем вперед; людей, которые попробовали что-нибудь один раз, и боятся попробовать в другой или в третий и войти во вкус; и скептиков-профессионалов. — Я вернулся к своему ланчу.
— Попали в яблочко, — сказала она. — Происходит что-то удивительное.
— Пусть происходит, неважно, что это и почему. Не поступайте, предостерег я, — как тот парень, что бросил электрическую лампочку на пол, чтобы проверить, насколько она хрупкая.
Мимо прошла Хелен, и я заказал сливовицу.
— Сливовая водка! — воскликнула Глория. — Она мне нравится!
— Я знаю. Это для вас.
— Когда-нибудь вы ошибетесь, — сказала она, вдруг помрачнев, — и будет плохо.
— Будет хорошо. Это просто будет различие между гармонией и контрастом.
— Лео…
— Да?
Она посмотрела прямо на меня, взгляд был таким теплым, что я ощутил его кожей.
— Ничего. Мне просто хотелось произнести «Лео». Лео!
Я поперхнулся — но не из-за омара. С ним все было кончено.
— Мне нечего на это ответить. Нечем крыть. Я могу только постараться соответствовать, Глория.
Было сказано и другое, но без слов.
Для этого все еще нет слов. Потом она протянула руку через стол и коснулась моей руки кончиками пальцев. Мир вокруг расцвел радугой.
Прежде чем уйти, я нацарапал на бумажке меню цифры.
— Это мой телефон. Позвоните, когда не будет другого выхода.
Она вскинула брови.
— Вы не хотите записать мой телефон, или адрес, или что-то еще?
— Нет, — ответил я.
— Но…
— Все это слишком серьезно, — сказал я. — Простите, если кажется, что я предоставляю решать вам. Но мне хочется, чтобы, если вы будете со мной, то только потому, что сами хотите этого, а не потому, что думаете, будто я этого хочу. Мы будем вместе, потому что движемся в одном направлении с приблизительно той же скоростью, каждый по своей воле. Если же я позвоню вам и договорюсь о встрече, может случиться, что у меня сработал условный рефлекс, как у любого ловеласа. Если же позвоните вы, мы оба будем знать, как обстоит дело.
— Это имеет смысл. — Она подняла на меня глубокие глаза. Уйти от нее было все равно, что выбраться из очень глубокого ущелья. Долгий путь. Я только что проделал его.
Оказавшись на улице, я героически попытался вернуться к реальности. Самое замечательное во всем этом замечательном происшествии было то, что за всю свою предыдущую жизнь я никогда ни с кем так не говорил. Я всегда был чрезвычайно застенчив, беззаботен, неагрессивен, да и соображал довольно медленно.
