Николай Науменко - Фантастика 2009: Выпуск 2. Змеи Хроноса
«Летним вечером в подворотне»
Идею подсказал друг детства. Он придумал информационную жидкость. Дальнейшее было неотвратимо, как светлое будущее человечества, поскольку жидкость в российском понимании это прежде всего алкоголь.
Имея на руках два вполне членораздельных рассказика, мы, естественно, вообразили себя прозаиками и рискнули показать образцы нашего творчества литконсультанту одной из волгоградских газет. Реакция его была неожиданной. «Ребята! – сказал он. – То, что вы пишете, никакая не фантастика, а злая сатира на социалистическую действительность. Добрый вам совет: никуда это больше не носите и никому не показывайте».
Тогда-то и выявилась одна скверная черта соавторов: стоило услышать хотя бы намёк на критику, как собственный текст начинал казаться вызывающе бездарным.
Вернувшись домой, решили:
1. Никуда ничего не носить.
2. Жертвами режима себя не считать.
3. Сочинять в свое удовольствие, развлекая друзей застольными чтениями.
4. Впредь алкашей главными героями не делать. Дурной тон.
Понятно, что и «Подворотня» свои 15 лет отлежала как миленькая от звонка до звонка. Впервые напечатана в 1991 году. Как раритет.
Тыком по натыку
У всякого ремесла своя азбука. Художник не может считаться профессионалом, не пройдя школу академического рисунка, не освоив законов перспективы, светотени, композиции. Музыканта, не имеющего понятия о сольфеджио, трудно назвать музыкантом. Даже стихосложение имеет свои законы. И только в прозу всегда приходят прямиком от сохи (станка, монитора, кастета).
Ренегат литературоведения, я по-прежнему убеждён, что начинающему беллетристу эта лженаука не сможет помочь ничем. Не помню, кто это сказал, но, сколько бы ты домов ни разобрал по кирпичику, всё равно зодчим не станешь. Ломать – не строить.
Думаю, каждый прозаик вынужден собирать помаленьку собственный инструментарий. Например, волгоградский фантаст С. одно время сильно злоупотреблял в частных беседах таинственным и явно самодельным термином «алгоритм рассказа» (не будучи при этом математиком). А питерский С. сообщил мне однажды по секрету, что если повесть вдруг без видимых причин остановилась, то это она так требует нового персонажа, что уже, согласитесь, ближе к эзотерике, нежели к точным наукам.
Любопытно, что и я, не будучи суеверным в жизни, становлюсь оголтелым мистиком, едва лишь речь доходит до писанины. Причина проста: в литературном произведении нет места случайностям, следовательно, приметы должны срабатывать безотказно.
Кажется, уже во втором нашем рассказе мы запретили себе одноразовых персонажей. Никаких «кушать подано»! Если в первом акте на сцене висит действующее лицо, то в последнем оно должно выстрелить.
«Для крепких нервов»
Виновником написания рассказа явился всё тот же литконсультант, что принял наши цветы невинного юмора за злую сатиру.
– Не лезьте вы в современность! – устало уговаривал он. – Сейчас нужно что? Отважные космонавты. Загадочные планеты. Вот про это – сколько угодно!
И придумали мы в отместку душераздирающую историю о дураке-астронавте, сражающемся на загадочной планете с комплексом игровых автоматов. Любопытно, что впоследствии рецензенты расценили наш стёб как попытку протащить на страницы советской печати идею сверхчеловека.
Не шути с рецензентами – эти шутки глупы и неприличны.
«Аналогичный случай»
Результат впечатлений от дачного поселка. Дрожа за урожай, хозяева подвешивали на вишневых деревьях птичьи трупики. Понятно, что нам тут же захотелось подвесить пару дачников. Рядком. Однако действие миниатюрки, по замыслу, происходило на другой планете, поэтому пришлось расправиться с астронавтом. А не принадлежи к роду человеческому!
А мы прозу сеяли, сеяли…
Конечно, был у нашей с Белкой прозы врождённый порок, нечто вроде проклятия за первородный грех: мы слагали её, как стихи, прилаживая слово к слову. До сих пор не могу взяться за следующий абзац, пока предыдущий недолизан. Это неправильно. Проза должна быть раскатистой, льющейся. Сначала черновик, потом правка. А иначе придётся в итоге переделывать и сокращать выверенный до последней буковки текст. Что ж, это по-нашему, по-русски. Сначала укладываем асфальт, а потом взламываем его, чтобы проложить трубы.
Второй наш бзик: всё должно было не только звучать, но и выглядеть красиво. Исчёрканный черновик, видите ли, оскорблял наши эстетические чувства (в психиатрии это называется «невроз навязчивых состояний»). В таких случаях мы переписывали всё начисто – и вновь начинали черкать. Приобретение пишущей машинки ничуть нас не выручило. Помню, корпели мы над повестью «Когда отступают ангелы», и вздумалось мне пересчитать варианты одной и той же странички. 21 (двадцать один) вариант. Причём некоторые отличались лишь запятыми.
Но полный атас начался вместе с компьютеризацией. Абзац на мониторе можно совершенствовать и переделывать до бесконечности. Никогда я ещё не работал так медленно, как сейчас.
«Каникулы и фотограф»
Данную фитюльку размером не более трёх авторских листов мы гордо называли повестью и возились с ней несколько лет, разумеется, с перерывами. Главным героем назначили фотографа Сергея из соседнего НИИ, заменив в его фамилии всего одну букву. Внешность и повадки оставили неизменными – очаровательный был шалопай. Чем дело кончится, понятия не имели. Тачали повестушку по принципу «куда кривая вывезет». Кривая, как ни странно, не подвела. Уже к середине повествования мы сообразили, чем кончится дело. Добили. И возникла новая проблема. Оглашать всё это вслух, за столом, во время дружеской вечеринки было бы просто немилосердно. Пришлось отдавать рукопись для прочтения на дом – благо к тому времени мы уже вовсю пользовались пишущей машинкой.
Пойдя по рукам, манускрипт достиг одного из сотрудников «Вечернего Волгограда», который (сотрудник), не спросясь, отнёс его (манускрипт) прямиком редактору. А тот остановил меня в коридоре (я к тому времени устроился выпускающим «Волгоградской правды») и с прямотой древнего римлянина ошарашил: «Пополам сократите – опубликую».
Мысль о публикации вызвала восторг. Мысль о том, чтобы сократить пополам, – ужас. Скрепя сердце, принялись резать, как вдруг с изумлением заметили, что, освобождаясь от лишних эпизодов, повесть становится лучше.
Так возник один из основных принципов нашего соавторства: самое сильное средство воздействия на читателя – это сокращение.
