Юрий Тупицын - Инопланетянин (сборник)
— Я сожалею, — с искренним, однако же и театрально-ханжеским огорчением заключил он, — что такие мастера своего дела уйдут из моей деловой сферы.
Это был тот самый поворот беседы, который безошибочно предсказал Линклейтор и дал по этому поводу определенные инструкции.
— Мы могли бы и восстановить контакты, — не замедлил забросить подготовленную наживку Харви.
Из актера-ханжи Кейсуэлл мгновенно превратился в делового человека.
— Каким образом?
— Не сразу, сэр. После некоторой паузы.
— Каким образом? — переспросил Кейсуэлл с оттенком нетерпения.
— Мы дадим вам знать о себе через некоего Хилари Линклейтора. Вы, конечно, хорошо осведомлены о существовании такого человека. Его благополучие будет надежным свидетельством вашего расположения к нам.
— Я принимаю ваше предложение.
— Благодарю, сэр. Однако одна немаловажная деталь: Линклейтор ровно ничего не знает ни о маршруте нашего полета, ни о конечном пункте назначения. Так что в этом аспекте не помогут ни золотые горы обещаний, ни допросы третьей степени.
Кейсуэлл недовольно поморщился.
— Я принимаю ваше предложение, — суховато повторил он. Получив встречное деловое предложение, советник сразу же почувствовал себя в седле. — А напоминание о допросах третьей степени не вполне тактично, Харви.
Детектив нахмурился.
— Однако же, сэр, вы ликвидировали Генри Мейседона!
Кейсуэлл развел руками, тяжело вздохнул и солгал:
— Я искренне сожалею о смерти своего личного друга Генри. Но судьба его была решена не мною.
Советник пошел на ликвидацию Мейседона с легкостью потому, что тот был обычным исправным служакой и не представлял специфической деловой ценности. Таких полковников в Пентагоне тысячи. Но вместе с Мейседоном умерли многие тайны, которые могли впоследствии скомпрометировать Кейсуэлла. А вот Чарльза Уотсона Кейсуэлл сохранил! Хотя в этом был известный риск, хотя Уотсон взбунтовался и с ним было немало возни. Париж стоит мессы!
— А Уотсон? — все так же хмуро спросил Харви. — Он как?
— В добром здравии, — чуть склонил голову Кейсуэлл, — однако переутомился и теперь отдыхает. У вас есть еще вопросы, сэр?
— Есть, мистер Кейсуэлл, — вежливо вмешался Клайнстон, ликвидируя возникшую напряженность и понимая, что советника следует мягонько поставить на место. — Я полагаю, вы и есть мой таинственный контрагент по «золотому» пари?
Кейсуэлл молча склонил голову.
— Я полагаю, вы человек слова, мистер Кейсуэлл, и приготовили сто тысяч долларов для выплаты.
Советник широко улыбнулся.
— В обмен на золото, мистер Клайнстон.
— Золото с нами. Тринадцать слитков «савонетт» девятьсот девяносто пятой пробы.
По лицу советника скользнула тень раздумья.
— Наличными? Боюсь, что я не найду здесь сейчас и десятую часть такой суммы.
Теперь улыбнулся Клайнстон, не менее широко, чем Кейсуэлл.
— Это легко проверить. — И он шевельнул в воздухе своими ловкими и крепкими, как железо, пальцами.
После легкой паузы советник с ощутимой принужденностью рассмеялся.
— Я и забыл, что имею дело с чемпионом по вскрытию сейфов!
Клайнстон молча поклонился.
— Ну что ж, если я вытрясу свои карманы, то пятьдесят тысяч у меня наберется, — решил Кейсуэлл.
— Это половина пари. А поэтому вы получите взамен не тринадцать, а только семь слитков, — невозмутимо заключил Клайнстон, словно импровизацию, предлагая очередной, заранее продуманный ход.
Брови советника взлетели вверх.
— Вы согласны, мистер Кейсуэлл?
— Разумеется, — советник заколебался. — Но вы теряете на этой сделке по меньшей мере вдвое!
— Золото для меня не цель, а лишь средство, мистер Кейсуэлл.
— А цель? Какова ваша цель?
Клайнстон мягко улыбнулся.
— Мы поговорим об этом позже, если состоятся наши повторные контакты. А сейчас, извините, мы вынуждены торопиться.
— Что ж, поторопимся. — Кейсуэлл повернулся к детективу. — Надеюсь, Рэй, вы не сердитесь на меня за некоторую резкость?
— Что вы, сэр! — совершенно искренне удивился Харви. — Я знаю свое место.
И, поднявшись на ноги, уже другим, деловым тоном сказал:
— Итак, сэр, вы даете нам пятьдесят тысяч в обмен на семь слитков. Затем провожаете нас в ангар, вместе с нами осматриваете самолет, проверяете его заправку и готовите к полету. И, наконец, там же, в ангаре, засыпаете до утра.
Заметив, как изменилось лицо советника, Клайнстон поспешил добавить:
— Это будет спокойный сон под действием умеренной дозы патентованного снотворного, только и всего. Мы уже приготовили превосходный спальный мешок! Это ваш собственный мешок, мистер Кейсуэлл. В шесть часов утра будет снят отбой, вас начнут искать, и уж никак не позже семи вы примете ванну!
Ночь была звездной и тихой. В ходе последних суток наступило похолодание, и прежде неугомонные сверчки, эти крохотные кузнецы с серебряными наковаленками, затаились, примолкли. Лишь порою, когда дремотной волной накатывал порыв теплого ветра, недовольно шуршали уставшие за лето и невидимые сейчас травы. Линклейтор курил сигару, привалившись спиной к кузову автомобиля, загнанного в кустарник. Хобо нервничал, то и дело поглядывая на светящийся циферблат часов. Если операция там, в доме советника президента, прошла успешно и развивалась строго по намеченному плану, то самолет должен был пролететь над его головой около получаса тому назад. Конечно, в таких делах получасовая накладка — это не причина для серьезного беспокойства, но тем не менее Хобо нервничал. Сам категорически настаивал, чтобы никакой радиосвязи! Любая мелочь могла демаскировать и провалить операцию. Настоять настоял, а теперь нервничал, как мальчишка.
Докурив сигару, Линклейтор не бросил окурок, а распахнул оставленную приоткрытой дверцу машины, тяжело взгромоздился на сиденье, нащупал в полном мраке пепельницу и аккуратно запрятал туда окурок. Чем меньше улик, тем лучше. На секунду расслабившись всем своим рыхлым телом, Хобо ощутил флягу во внутреннем кармане плаща и уже в который раз со злобой подавил желание приложиться к ней. Еще сигару? И так уже противно во рту!
Далекий посторонний звук заставил Хобо вздрогнуть и с неуклюжей поспешностью выбраться из машины. Он не ошибся! Это был долгожданный звук предвзлетной пробы реактивных двигателей — одного, потом другого. Сердце, давно изношенное, отравленное алкоголем сердце, билось так гулко и нервно, что Хобо неверной рукой достал из кармана давно подготовленную таблетку, бросил в рот и раздавил вставными зубами. Ровный, деликатный звук маломощных двигателей окреп и тягучей, долгой нотой повис между звездным небом и темной, спящей землей. А еще через несколько секунд Хобо увидел аэронавигационные огни самолета — красный и зеленый. Они быстро приближались вместе со звенящим гулом работающих на взлетном режиме двигателей. Вот они неторопливо мигнули — раз, два и три! И снова — раз, два и три! Самолет шел всего метрах на пятидесяти, а поэтому буквально промелькнул над головой Хобо. Он повернулся вслед самолету и теперь видел уже не два, а три быстро удаляющихся огня — красный, белый и зеленый. Но видел их Хобо плохо, огни дрожали и размывались, как будто он смотрел на них через стекло, заливаемое потоками дождя. Хобо плакал. Он плакал, потому что ему уже пятьдесят лет, потому что он уже давно не Хилари Линклейтор, а Хобо. Полицейский Хобо, бродяга Хобо, пьяница Хобо. Еще он плакал потому, что сейчас в звездном небе растаял след человека, в которого он сначала грубо и нехотя, а потом нежно вложил часть своей души. Он плакал и сам не знал нечему — просто плакал, вот и все.
