Франк Шетцинг - Стая
— С Ист-Ривер мы что-нибудь придумаем. А пока… Тут что-то произошло.
Пик скорее почувствовал взрыв, чем услышал его. Пол под его ногами задрожал. Звуковые волны сотрясли весь Манхэттен.
— Что-то взорвалось, — сказал Пик.
— Посмотрите, что там. Жду вашего сообщения через десять минут.
Пик выбежал из вычислительного центра в коридор и бросился к задней части госпиталя. Отсюда открывался вид на Ист-Ривер, на Бруклин и Квинс.
На расстоянии примерно с километр в небо поднимался гигантский гриб. Там проходил туннель под Ист-Ривер, связывая Манхэттен с другим берегом.
Туннель горел!
Пик вспомнил о разбитых машинах, которые стояли, врезавшись друг в друга, в витрины и столбы. Машины, в которых заражённые люди потеряли сознание. Он догадывался, что произошло в туннеле. А это была последняя действующая транспортная жила.
Пик со своими охранниками бросился к джипу. Бежать в защитном костюме было тяжело, и постоянно приходилось следить, чтобы нигде не зацепиться и не порвать его.
А в это время тремя этажами выше умер Бо Хенсон, водитель курьерской службы, который собирался составить конкуренцию фирме «FedEx».
Супружеская пара Купер к этому времени уже несколько часов как была мертва.
* * *
Остров Ванкувер, Канада
— Какого чёрта вы там делаете, в этом «Шато Уистлер»?
После нескольких дней отсутствия Эневек сидел в помещении «Китовой станции Дэви» и смотрел, как Шумейкер и Делавэр в честь его приезда пьют пиво. Вообще-то Дэви закрыл станцию. Его сухопутные маршруты не пользовались спросом. Желающих наблюдать за животными больше не находилось. Уж если киты взбесились, чего было ждать от бурых медведей? Уж если Европа попала под цунами, чего ждать побережью Тихого океана? Шумейкер одиноко нес службу в качестве руководителя, взыскивая непоступившие платежи, чтобы предприятие держалось на плаву сколько удастся.
— Мне правда интересно, — приставал он. Эневек помотал головой:
— Прекрати, Том. Я обещал держать язык за зубами.
— Почему нельзя сказать, над чем вы работаете? Может, я хочу знать, когда мне отсюда драпать, — продолжал Шумейкер. — Из-за цунами и тому подобного.
— О цунами даже речи нет.
— Ничего себе! Да все говорят, что эти вещи связаны. Люди же не дураки, Леон. Из Нью-Йорка поступают какие-то чудовищные вести о повальной эпидемии, в Европе люди умирают, корабли один за другим терпят крушения, ведь шила в мешке не утаишь. — Он подался вперёд и подмигнул Эневеку. — Мне-то можно сказать, я же свой!
Делавэр отхлебнула изрядный глоток из банки и вытерла рот:
— Не приставай к Леону. Уж если они обнесли его забором, то они обнесли его забором.
На ней были новые очки с круглыми оранжевыми стёклами. Эневек заметил, что она что-то сделала со своими волосами. Они больше не были такими кудрявыми, а падали на плечи шелковистыми волнами. Собственно, даже крупные зубы её не портили. Она была хороша. Даже очень хороша.
Шумейкер бессильно развёл руками.
— Вам надо было взять меня с собой, Леон. А то сижу тут, пыль сдуваю.
Эневек кивнул. Ему было не по себе от всей этой сверхсекретности. Он годами держал под завесой тайны личную жизнь, и постепенно устал от любой формы скрытности. В какой-то момент он чуть было не раскололся, но вспомнил Ли. Может быть, она и права.
— Ты сам знаешь, что твоё место здесь. Без тебя Дэви не продержится.
— Маленькое мероприятие по мотивации? — спросил Шумейкер.
— Почему я должен тебя мотивировать? Ведь это мне приходится держать язык за зубами и терпеть неудобства. Почему бы тебе не замотивировать меня?
Шумейкер повертел в руках банку пива. Потом ухмыльнулся.
— Долго ты здесь пробудешь?
— Сколько захочу, — сказал Эневек. — Они там нас балуют, как королей, вертолёт круглые сутки в нашем распоряжении. Мне достаточно позвонить.
— Ты смотри-ка!
— Но за это и от меня кое-чего ждут. По правде говоря, я должен был сейчас работать в Нанаймо, а мне захотелось увидеть вас.
— О’кей, я замотивирую тебя. Приходи сегодня вечером ужинать. Получишь роскошный кусок мяса. Сам приготовлю.
— Заманчиво, — сказала Делавэр. — И в котором часу приходить?
Шумейкер бросил в её сторону взгляд, значения которого Эневек не понял.
— Ты тоже можешь прийти, буду рад, — сказал Шумейкер.
Делавэр сощурилась и ничего не ответила. Эневек спросил себя, что тут происходит, но предпочёл не вмешиваться.
Чуть позже, когда Эневек пошёл к своей яхте, Делавэр увязалась за ним.
— А что это имел в виду Том? — спросил он. — С приглашением на ужин. Как будто твоё присутствие не так уж и желательно, а?
Делавэр смутилась и теребила прядку волос.
— Ну… Это всё случилось в дни твоего отсутствия. Я хочу сказать, жизнь полна неожиданностей, правда же? Иной раз сама удивляешься.
Эневек остановился и посмотрел на неё:
— Давай ближе к делу.
— Ну, в тот день, когда ты уехал в Ванкувер и больше не появился, — ты ведь просто исчез! А некоторые за тебя волновались. И среди прочих, эм-м… Джек. Ну, Джек мне позвонил. Собственно, он позвонил тебе, но тебя не было, и…
— Грейвольф?
— Он сказал, что у вас был разговор, — сбивчиво продолжала Делавэр. — Должно быть, это был хороший разговор. В любом случае, он хотел, я думаю, с тобой поболтать, и… — Она посмотрела Эневеку в глаза. — Это же был хороший разговор, или нет?
— Слушай, может, ты перейдёшь наконец к делу?
— Мы вместе, — выпалила она.
Эневек открыл рот и снова его закрыл.
— Я же говорю, иногда просто чёрт знает что! Он приехал в Тофино — ну, ты же знаешь, что он мне… то есть, что я с известным пониманием воспринимаю его точку зрения, и…
Эневек с трудом пытался сохранить серьёзность.
— С известным пониманием. Разумеется.
— В общем, он приехал. Мы немного выпили в «Шхуне», а потом спустились на причал. Он мне рассказывал о себе, я ему тоже о себе, и вдруг… раз — и… Ну, ты понимаешь.
— А Шумейкеру это совсем не нравится.
— Он ненавидит Джека!
— Я знаю. И ему нельзя ставить это в вину. Хоть мы вдруг и полюбили Грейвольфа, особенно ты, это ничего не меняет в том, что он тогда вёл себя просто как сволочь. Годами, если хочешь знать. Он и есть сволочь.
— Не больше, чем ты, — вырвалось у неё.
Эневек кивнул. Потом засмеялся. При всех несчастьях, которые творились в мире, он смеялся над каверзным личиком Делавэр, он смеялся над собой и своей злобой к Грейвольфу, которая была всего лишь досадой из-за потерянной дружбы, он смеялся над своей глухой, угрюмой жизнью здесь, он смеялся, выдавливая её из себя так, что было почти больно, и наслаждался этим освобождением.
