Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)
Один…
Печальный амфитеатр кальдеры поражал соразмерностью всех своих выступов и трещин. Вот, казалось мне, притаилась гидра, вот прячется черный монах в низко опушенном на лицо капюшоне, а вот лежит в темноте русалка.
«Сюда бы Ефима Щукина», – невольно подумал я.
Ефим Щукин был единственным скульптором, оставившим на Курильских островах неизгладимый след своего пребывания.
Все островитяне знают гипсовых волейболисток и лыжниц Щукина, все островитяне с первого взгляда узнают его дерзкий неповторимый стиль – плоские груди, руки-лопаты, поджарые, вовсе не женские бедра.
Но что было делать Ефиму?
Ведь своих лыжниц и волейболисток Ефим Щукин лепил с мужчин.
Разве позволит боцман Ершов, чтобы его молодая жена позировала скульптору-мужчине в одной только спортивной маечке? Разве позволит милиционер Попов, чтобы его юная дочь застывала перед малознакомым мужчиной в позе слишком, пожалуй, раскованной? И разве мастер рыбцеха Шибанов зря побил свою грудастую Виолетту, когда та, задумчиво рассматривая творения Щукина, неожиданно призналась, как бы про себя, но вслух: «Я бы вот у него получилась лучше»?
Ефим Щукин не знал натурщиц.
Ефим Щукин лепил своих волейболисток с мужчин, и мужики его профессиональные старания понимали – кто приносил пузырек, кто просто утешал: «Мотай на материк, Ефим! На материке баб навалом!»
Ночь длилась медленно – в лунной тишине, в лунной сырости и тревоге.
Иногда я задремывал, но сны и шорохи тотчас меня будили.
Я низко свешивался с карниза пещеры, тревожно всматривался: не явился ли из тьмы Краббен? Не блеснула ли в лунном свете его антрацитовая спина?
Нет…
Пусто…
Так пусто и тихо было вокруг, что я начинал сомневаться: да полно, был ли Краббен?
А то вдруг вторгался в сон Сказкин.
«Начальник! – нагло шумел он. – Ты послушай, как нас, больных, морочат! Я, начальник, больной в стельку прихожу к наркологу, а секретарша передо мной ручку шлагбаумом! Вам, говорит, придется подождать, вы не совсем удачно пришли. К нам, дескать, приехал гость, профессор из Ленинграда. Он собирается везти нашего шефа в Ленинград! А я, начальник, человек простой. Как человек простой, я люблю точность. А что, спрашиваю секретаршу, наш доктор сильно болен? А она: с чего ты это взял, богодул? Наш доктор всегда здоров! Вот видишь, говорю, доктор здоров, а я болен в стельку. И для убедительности щипаю секретаршу за высокий бок. Она, конечно, в крик. Псих! Псих! – кричит. Да еще издевается: сколько, мол, будет два и два, а, богодул? А на шум, начальник, выглядывает из кабинета наш доктор, наш нарколог островной, он здорово с нами замучился. Вот смотрите! – кричит секретарша и тычет в меня серебряным пальчиком. – Вот смотрите, доктор, кто тут у нас! А доктор у нас давно заморочен, он уже думает только о том, что его заберут с островов в Ленинград. Он и рубит секретарше: дескать, как кто? Профессор из Ленинграда! И так получается, начальник, что он говорит как бы обо мне. Ну, я, конечно, свое всегда откусаю. Хоть и тыкала в меня секретарша серебряным пальчиком, а я ее еще раз ущипнул за высокий бок».
Сказкин, он свое откусает.
Просыпаясь, избавляясь от непрошеных видений и снов, одну назойливую паршивую мыслишку я никак не мог отбросить.
Вот какая это была мыслишка.
Серп Иванович держался уже два месяца. Несомненно, организм его очистился от бормотухи капитально. Но ведь хорошо известно, как долго может прятаться в потемках нашего подсознания некая пагубная привычка, притворяющаяся убогой и хилой, но при первом же благоприятном случае разрастающаяся до размеров ядерного облака! Увидев, что начальник прыгнул в пещеру, а, значит, Краббен в ближайшее время его не съест, Серп Иванович вполне мог толкнуть Агафону все наше полевое снаряжение за, скажем так, скромный дорожный набор дрожжей и сахара.
Я знал.
Куражиться Серп умеет.
Перед самым отходом с Кунашира на Итуруп, когда мы уже загрузили снаряжение на борт попутного сейнера, Серп Иванович внезапно исчез. Вот только что был рядом, сопел, бухтел, ругался, жаловался на спину, и вдруг – нет его!
Разыскивая Сказкина, с таким трудом выловленного мною в поселке Менделеево, я тщательно обошел все немногочисленные кафе и столовые Южно-Курильска. Да, говорили мне. Был Серп. Но вот, говорили мне, нет Серпа.
Понимая, что в Южно-Курильске прием Сказкину, как старожилу, обеспечен чуть ли не в каждом доме, я, выругавшись, избрал самое простое: вернулся в гостиницу и пристроился у телефонного аппарата. Где ему еще искать меня? Ведь на борт сейнера его без меня все равно не пустят.
И оказался прав.
Поздно ночью раздался длинней телефонный звонок.
– Начальник! – нетвердо, откуда-то издалека сказал голос Сказкина. – Поздравь, начальник! Обмыл я отход! За двоих обмыл! Пруха нам будет!
– Ты еще на ногах? – спросил я.
– На ногах, – нетвердо сообщил Сказкин и уточнил: – Но опираюсь на посох.
– А где именно ты опираешься на посох? Где тебя можно найти и лично поздравить с обмывкой?
– Не знаю, начальник. Потому и звоню, что не знаю.
– Но где-то же ты стоишь! – повысил я голос.
– Это так, – согласился Сказкин. – Кажется, я стою в будке.
– В собачьей? В сторожевой? Или все-таки в телефонной? Какая она, эта будка? Определи.
– Она… – задумался Сказкин. Но определил: – Вертикальная!
– Они все вертикальные! Не торопись, Серп Иванович. Сам знаешь: смотреть мало, надо видеть! – это я льстил Сказкину. – Главное в таких ситуациях это точно определиться. Что там вокруг тебя?
– Стекло и металл! – с гордостью сообщил Сказкин. – Стекло и металл! Правда, стекло битое.
– Ты мне скажи, Серп Иванович, что там находится рядом с твоей будкой, тогда я смогу тебя разыскать. Дай примету, пусть одну, но точную.
– Есть примета! – радостно заорал Сказкин. – Есть!
– Тогда говори!
– Воробей! Воробей на ветке сидит!
– Ну, ну! – поощрил я Сказкина. – Это куст или дерево? Если дерево, то какое?
– Да махусенький воробей! – растроганно кричал Серп Иванович. – Друг природы! Совсем махусенький, его и понять трудно! Но сидит, это точно. И клюв у него как шильце!
– Ты мне еще укажи длину его коготков! – взорвался я.
И правда, услышал:
– Да совсем махусенькие!
«Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, – вспомнил я слова древней книги, – все равно следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны наши желания, все равно следует учиться управлять ими. Как ни необъятна работа, связанная с самоусовершенствованием, все равно надо учиться не отступать ни в чем. И какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, все равно следует не пугаться ее!»
