Джон Уиндэм - Планета в подарок
Я тратил свои последние деньги в баре порта, когда появился Лугас.
Лугас был типичным центаврианским офицером, но он командовал кораблем, не входящим в Центаврианский сектор. Вопреки его утверждениям я отнесся с сомнением к его Центаврианскому гражданству, поскольку он мне показался весьма неуравновешенным человеком, а эта черта считалась у центавриан большим недостатком. Кроме того, он обращался ко мне, как к равному, и сразу же перешел к делу.
— Мне сказали, что вы умеете обращаться с космическими двигателями четвертого поколения.
Я показал свое удостоверение — все, что я имел. Оно пестрело медведианскими штампами, которые до сих пор были хорошими рекомендациями, но в секторе Центавра…
Я ждал, что Лугас, увидев такое количество медведианских штампов, подожмет губы и уйдет, но он продолжал:
— Как я вижу, вы главным образом служили в секторе Большой Медведицы.
Я пожал плечами и кивнул. Как сказал бы Тодер — не в этом дело.
— Что привело вас в эти края?
— Межпространственная мороженица, — огрызнулся я и тут же пожалел об этом. Такие же ответы я неоднократно давал старшему офицеру той самой «мороженицы». Если я не буду следить за своим языком, то потеряю работу раньше, чем она будет мне предложена.
Лугас раздраженно нахмурился:
— Как это случилось?
— Рефрижератор класса «Спик», сэр, — неохотно ответил я. — Он выбросил меня потому, что я был слишком разговорчив с капитаном. Но я могу работать с любыми типами двигателей, сэр.
Лугас колебался, но не по той причине, которую я предполагал. Наконец он сказал:
— В таком случае вы, вероятно, не скоро вернетесь в Старую Систему.
Я рванулся вперед. Это было удивительно! Я так хотел выбраться из Центаврианского сектора и совсем не собирался сюда возвращаться.
— Земля? — спросил я. — Или Марс?
Он очень странно посмотрел на меня, и во взгляде его было что — то, что я только много позже определил как тревогу. Он сказал:
— Марс, естественно!
Конечно же, «естественно». Земляне были крайне осторожны, давая разрешение на посадку чужеземных кораблей. Я испугался: моя ошибка могла положить конец нашему разговору, — но он дал мне работу.
Его корабль казался таким же необычным, как и сам хозяин. Это был наполовину грузовик, наполовину лайнер с корпусом от прогулочной яхты класса «Денеб», но двигатели были крейсерского типа, запросто вбивающие корабль в свободное пространство. При корпусе такой малой массы двигатели могли развивать скорость роскошного лайнера. Предупреждая любопытство с моей стороны, Лугас на ходу сочинил, что корабль собран из купленных по дешевке деталей аварийных кораблей. Это звучало неубедительно, но я боялся потерять только что приобретенную работу и решил ни о чем не расспрашивать его.
Большую часть полета двигатели угрожали оставить корпус позади. Я весь полет провел около них, отрываясь только на сон. Сигнальное устройство, встроенное в мой гамак, будило меня, если что-нибудь случалось. А случалось довольно часто, и я начал думать, не пострадал ли квалифицированный инженер Лугаса от чрезмерного напряжения. Но я не спросил его об этом ни тогда, ни позднее. Мы достигли Марса без аварий, и Лугас выплатил мне премию, чего я никак не ожидал от центаврианина.
За исключением ненормального поведения двигателей и сердечности Лугаса, словно он был не центаврианином, а медведианином или, возможно, землянином, в путешествии ничего примечательного не было.
После моих слов наступила тишина. Я ждал. Наконец главный из четырех жестом дал знак владельцу хлыста. Так как регулятор оружия был поставлен на максимум, я решил воспользоваться методикой Тодера и заставить время ускориться, то есть заставить мое личное «сейчас» опередить начало агонии.
Однако боль все-таки захлестнула меня. Она была так сильна, что я потерял сознание. Моей последней мыслью было воспоминание о мягком тодеровском «так — так», предназначенном для не оправдавшего ожидания ученика.
2
Удушье…
Я боролся с рефлекторным страхом; возвращаясь назад к моменту пробуждения, я пытался объяснить себе, что же испугало меня. Вероятно, мне стало страшно от переживаемой во сне мысли, что я тону, захлебываясь в воде.
Но чтобы я, марсианин, когда — либо плавал в воде?!
Тогда, может быть, это была пыль, не дающая мне дышать; мой рот и горло были неприятно сухими и болезненно раздраженными, словно после песчаного удушья. Нет, и это не так. Я понял. То тяжелое и угнетающее, что лежало на мне, не давая дышать, был густой влажный воздух. Я совсем опьянел от кислорода. Чтобы прекратить головокружение, необходимо было задержать дыхание на некоторое время. Почему же я дышал так глубоко? Мускулы горла полностью онемели. Вероятно, я кричал, даже визжал, когда на меня накатывала волна страха.
Тодер говорил: «Человек связал время на протяжении миллионов лет, чем ты напуган — Тамерланом, Гитлером или Товаренко?»
Задержав дыхание, я исследовал окружающее пространство, анализировал.
Сначала воздух. Большое содержание кислорода. Я всегда чувствовал себя дискомфортно в такой атмосфере. Давление на Марсе измерялось в единицах, пропорциональных шкале измерения давления на Земле по высоте (от уровня моря) от одного до тысячи футов. Подобно всем марсианам, я дышал воздухом под давлением в десять единиц. Здесь же из-за значительной влажности трудно было правильно определить давление, но все же я оценил его в две или, самое большее, три единицы. Неудивительно, что я очнулся от удушья и почувствовал тошноту от избытка кислорода, почти такую же, как и от действия нервно — парализующего хлыста.
Далее. На чем я лежал? Кровать? Я пошевелился и сразу же понял, что подо мной была кровать с основанием, создающим нулевую гравитацию; я видел однажды такую кровать в дорогом публичном доме на Хариголе. Я лежал на спине, обнаженный. Одна рука на груди, другая откинута в сторону. Она даже не достигала края широкой кровати, а я, подобно всем марсианам, был тощ и высок.
Я сделал вдох, прочищая легкие, и открыл глаза. Я находился в комнате с зеленовато — голубой и золотой отделкой; в единственное окно проникали лучи утреннего или, возможно, вечернего солнца — следовательно, окно выходило либо на восток, либо на запад. Мое настроение поднялось. Комната была украшена большими вазами, наполненными золотисто — желтыми цветами. Крайние цветы в букетах слегка покачивались от движения завесы сухого воздуха, защищающего их от воздействия влажного земного воздуха. Стены были украшены циновками из песчаного камыша ручной выделки, покрытыми слегка блестящим защитным слоем пластика.
