Андрей Валентинов - Нам здесь жить. Тирмен
I. Об избавлении от храпа. 1. Мученику Трифону (помню, помню – я ему об изгнании тараканов, регулярно…) За свою святую чистую жизнь Трифон помимо прочего получил благодать избавления от храпа. (Молит. 118).
Гляди, и номер молитвы тот же, что и от тараканов… может, я именно поэтому не храплю ночью? – Натали еще радовалась!..
Девушка обернулась ко мне.
– Здласьте, дядя!
Я судорожно кивнул (грубый Ерпалыч привет передавал!); и постарался не отвести взгляд от ее лица. Не получилось – миг, и я тупо рассматривал красный угол, пялясь на зажженную наконец лампадку.
– Настя, поди в мяч поиграй! – пришел мне на помощь Лель, и Настя, радостно топоча, умчалась коридорами.
Только коса плетью мотнулась.
– С вами все в порядке, Алик?
Это Ерпалыч.
Заботится.
Ох, что-то я в последнее время совсем расклеился…
– Все, все со мной в порядке! Иду!
Но идти не получилось. Протянув руку, я, вопреки всем канонам, забрал от лампадки крайнюю иконку и воззрился на нее в недоумении. Мученик Трифон – гласила подпись в старославянском стиле. Нет, здесь какая-то ошибка! – я ведь точно помню, Трифон, он лысенький, круглолицый…
С образка на меня холодно щурился сорокалетний мужик с черной, коротко стриженой бородой.
Который час назад заглядывал к нам в комнату для совещаний.
И что самое удивительное: иконка с лже-Трифоном не потемнела после воззвания, как случилось бы с любым одноразовым ликом – нет, она оставалась по-прежнему яркой и глянцевой, будто только что из типографии.
Если не ошибаюсь, наши архипастыри соборные по сей день мучаются: как образки, что в свободной продаже, многоразовыми сделать? И ничего не выходит: едва сбудется, лик гарью берется. А тут, в Малыжино, да еще с ложным образом… или дело именно в том, что образ ложный, подсадная утка?!
Взгляд исподтишка…Сквозь чернобородый лик (которому, в общем-то, самое место на иконе, с нимбом и благостью во взоре) проступает иное: колючий прищур, взгляд исподлобья, яркий рот кривится снисходительно, с легким презрением ко всей дешевой шушере, какая может объявится вокруг: а холеная, цепкая рука с золотым болтом на безымянном пальце небрежно швыряет на заленое сукно стола горсть квадратных фишек из пластика.
И еще: всегда, при любых обстоятельствах, прямая спина – с такой осанкой хоть на трон, хоть на эшафот.
Вот он какой, шеф Малыжинского дома призрения…
Воровато оглянувшись – мои друзья вместе с Лелем уже поднялись на второй этаж, лишь Папочка каталась на заднем колесе вдоль прихожей, дожидаясь меня – я уцепил с полочки всю колоду образков. Она показалась мне непривычно толстой. Так, равноапостольной царице Елене (о покровительстве льноводам), святому пророку Давиду (об укрощении гнева начальников), Пророк Наум-наведет-на-ум (для спорости в науке)… блаженному Исидору Ростовскому (об урожае огурцов) – а вот и снова чернобородый.
На этот раз не под видом мученика Трифона, а в облике Ипатия Печерского, что от женского кровотечения.
– Папочка! – крикнул я. – Давай наверх, скажи нашим, я догоню!
Папочка кивнула, оправила кожаный галстук и, по-прежнему на одном колесе, лихо дала наверх.
А я наскоро перелистал колоду дальше.
Чернобородый обнаруживался еще трижды; восемь или девять иконок также навели меня на размышления… мама моя родная!
Подпись явственно гласила: Мученик Александр; в опасении постороннего насилия своей девственности или супружескому целомудрию.А над буквицами улыбался мне бич Снегурочек, их обаяние Лель.
Я сунул колоду в карман и побежал по ступеням.
5Спутники мои обнаружились в маленьком актовом зале; второй этаж, третья по коридору дверь налево.
Боком протиснувшись в щель следом за Папочкой, я поспешил опуститься на стул у стены. В противоположном конце зала, на средних размеров эстрадке, расположились пять или шесть обитателей Малыжинского дома призрения; замыкая кольцо, у дряхлого пианино сидела пожилая дамочка в белом халате.
Блондинка крашеная.
Врач?
Музработник?
– Вчера? – строго спросила дамочка, полностью игнорируя наше явление. – Или позавчера тоже?
– Тоже-е-е… – протянул сидевший напротив нее старичок, щипая себя за седенькую эспаньолку.
Старичок был мал ростом, розов от природы, упитан, и до чертиков напоминал доктора Айболита, впавшего в маразм из-за козней пациентов.
– Позавчера тоже-е-е… снилось…
– Что именно, Ашот Казбекович?
– Оно… голое… и тыту… тату… наколка на ляжке…
– Ну что? – обратилась дамочка к собравшимся. – Засчитаем Ашоту Казбековичу балл за честность?
Консилиум психов рьяно закивал головами, а дамочка полезла в баульчик (он стоял перед ней прямо на полу) и достала оттуда маленькую бараночку.
Дети такие сушками зовут.
Бараночка с костяным стуком легла на крышку пианино, рядом с кучкой себе подобных.
– И еще это… – воспрял духом розовый Ашот Казбекович, косясь на вожделенный баул. – У Матрены кисель своровал… она заначила, а я своровал… и в унитаз вылил. Больше не буду… не люблю кисель, склизкий он, мцхэ джанавардзо…
Бурные аплодисменты, переходящие в овации – и еще одна балл-бараночка ложится в пользу честного старичка.
– А теперь, друзья мои, – дамочка встала и захлопала в ладоши, призывая к вниманию, – теперь мы с вами пойдем к алтаркам и дружно сожжем эти приношения во здравие нашего дорогого Ашота Казбековича, а также во избавление его от искусов и дарование ему долгих лет жизни! Ну-ка дружно: глаголите ти рече…
– Мысли твои тече!– вразнобой подхватили психи, надрываясь от усердия. – Тече река крови-мозга, мозг жив-здрав, не тих и не лих, и не приче, а тиче!
– Сотри всю немочь с головы, с темени…
– С затылку, с висков, с разных телесов…
– Аминь!Отлично, друзья мои! За мной!
Счастливый Айболит удрал первым, за ним потянулся к выходу консилиум во главе с дамочкой, вытирая головы невесть откуда извлеченными простынями (казенными, с синим клеймом).
