Георгий Гуревич - Борьба с подземной непогодой
Неделю раздумывал Грибов на эту тему, прежде чем, наконец, он решился сесть за стол и написать:
"Работа Шатрова не только завершает долгий путь, но также открывает новую страницу в вулканической науке. После предсказания должно последовать обезвреживание. После предупреждения опасности - борьба с ней. Мысль движется вперед, нет и не может быть предела для нее".
6.
НET, человек не камень, упавший в воду. Садовник уходит - цветут посаженные им сады. Каменщик уходит - в школах, которые он сложил, учатся дети, будущие каменщики. Уходит ученый - остаются его мысли, другие ученые обсуждают их, проверяют, продолжают, делают новые выводы, иногда неожиданные для ушедшего. Интересно, что сказал бы Виктор, если бы его спросили:
- Можно ли прочистить вулкан?
Прочистить вулкан! Профессор Дмитриевский трижды перечитывает статью Грибова и шепчет, качая головой:
"Ох, уж эта молодежь!" В его словах немножко возмущения и немножко восхищения. Затем он добавляет, вздохнув: "Что ж, такова правда жизни. Я мечтал предсказывать извержения, они хотят устранить их совсем. Пусть идут вперед!" И Дмитрий Васильевич размашистым почерком пишет на первой странице:
"Уважаемый товарищ редактор!
Прошу Вас поместить в ближайшем номере..."
И вдруг, подводный камень. То есть на вид это не камень, а человек. Редактор отдела геологических наук Тартаков благообразен, отменно вежлив, хорошо одет. "Прочистить вулкан," - читает он в свою очередь. Тартаков не возмущается и не восхищается, но он встревожен. Напечатай такое, - заклюют, скажут антинаучно. Дмитриевский рекомендовал, но отвечает он - Тартаков. А попробуй задержать, - тот же Дмитриевский встанет на дыбы. Он декан, с ним следует считаться. Может быть, предложение ценное, еще ославят ретроградом. Пожалуй, разумнее всего послать на отзыв еще кому-нибудь, профессору Климову, например. Климов и Дмитриевский - в науке противники, обычно мнения у них противоположные. Один - за, один - против. Тартаков имеет право сомневаться, проверять, запрашивать дополнительные материалы, тянуть. А там пройдет время, полгода, год и он с чистой совестью напишет: "Наш журнал не может помещать некрологи с опозданием на год".
Неужто все кончено, идея потерпела крушение, память о Викторе утонет в тихой заводи канцелярской переписки? Тартаков не думает об этом, он скрипит пером и сдержанно улыбается. Он очень доволен своим умом и дипломатическими талантами.
7.
КО всему можно привыкнуть, даже к землетрясениям. Со временем извержение Горелой сопки вошло в свою колею. Из бокового кратера, как из незаживающей раны, текла и текла лава, текла неделю, вторую, третью... Наблюдатели свыклись с существованием этой расплавленной реки, сначала посещали ее каждый день, потом через день, потом два раза в неделю. Лава текла и текла, ничего нового не наблюдалось. И однажды вечером Грибов вспомнил о занятиях с Тасей.
- Если можно, в другой раз, - сказала она. - Я давно уже не готовилась.
- Если можно, отложим, - сказала она на следующий день. - Вы мне дали большую работу.
Грибов был не слишком наблюдателен в житейских делах, но упорное отнекивание Таси удивило его. Он стал присматриваться. Ему показалось, что девушка избегает его, старается не оставаться с ним наедине.
И с решительностью начальника, привыкшего распоряжаться, Грибов сказал Тасе:
- Проводите меня сегодня на почту, Тася. Если есть телеграмма из Москвы, я тут же напишу ответ.
Они вышли, когда уже темнело. Начинался синий зимний вечер. Над пухлыми сугробами по безоблачному небу плыл латунный месяц. Его ослепительная желтизна только подчеркивала синюю тьму. В лесу потрескивали сучья, скрипел снег под лыжами. Тишина, безлюдье - самая подходящая обстановка, чтобы выяснять отношения.
Но девушка, видимо, избегала объяснений. Она завладела лыжней и задала темп, Грибов с трудом поспевал за ней. Поравняться с ней и обойти по нетронутому снегу он не мог, приходилось идти сзади. Гонка продолжалась километров пять, почти до самой реки, но здесь они перекинулись несколькими словами, и разговор сам собой набрел на больную тему.
- Завтра вам придется помочь Катерине Васильевне, - сказал Грибов. - У нее сейчас двойная нагрузка, она и химик, и геолог.
- А почему она отстраняет Петра Ивановича? - спросила Тася.
- Вы же знаете Петра Ивановича Он милейший человек, но ненадежный, устанет и бросит на полпути. Да Катерина Васильевна и сама не хочет его нагружать. Любит его, вот и бережет.
- Не понимаю я такого чувства, - сказала Тася. - Любовь - это восхищение. А тут всего понемножку - кусочек привязанности, кусочек привычки, кусочек жалости.
- Вы, Тася, бессердечная. А если человек болен? Муж у вас заболеет, вы его разлюбите?
- Если болен - не виноват. Но вы сказали "ненадежный" - это совсем другое.
Грибов поник головой. Тася говорила совсем не о Спицыне. Это он, Грибов, оказался ненадежным человеком в критические дни. И хотя потом он поправился, пошел со всеми в ногу, Тася запомнила: это тот, кто теряет равнение.
Грибов все понял и возмутился.
- А что особенного в Катерине Васильевне? - воскликнул он. - Женщина, как женщина, хороший работник. Не понимаю, чем ей гордиться перед Петром Ивановичем.
И Тася поняла, что речь идет о ней, отнюдь не о Спицыной.
- Ну и пусть, - сказала она упавшим голосом. - Сердцу не прикажешь. Оно тянется к самому лучшему... А если я не достойна, тем хуже для меня...
Они отвернулись в разные стороны, и обоим было горько, как будто произошло что-то непоправимое, порвалось надорванное, то, что еще можно было связать.
- Гордая вы, Тася, требуете слишком много.
Тася в отчаянии махнула рукой.
- Почта там, - показала она. - Идите через реку наискось, на те огни, что на холме. А мне на другой конец деревни. Прощайте.
Она скользнула по скату. Стоя наверху, Грибов следил, как удаляется плотная фигурка. Она таяла в сумраке, и сердце у Грибова щемило, как будто Тася уходила навсегда. Только сейчас она раскрылась для него. Подумать только: такая исполнительная, послушная, скромная, и такая требовательная! "Любовь - это восхищение", - сказала она. Да нет, это неверно. Разве любовь исчезает, как только любимый споткнется? Тасю надо переубедить, поспорить с ней. Но не смешно ли доказывать девушке, что она не должна разлюбить? "Сердцу не прикажешь. Оно тянется к самому лучшему".
И вот ушла, растворилась в темноте. Лыжи еще скрипят, если позвать, услышит. Зимней ночью звуки разносятся далеко - с того берега слышны голоса, лают собаки, как будто рядом. Выстрел... еще один. Кто это стреляет ночью? Похоже на раскаты грома или на треск ломающихся льдин. Но до ледохода далеко - февраль на дворе. А все-таки река выглядит странновато: застланная снежным покрывалом, она дымится, как будто покрывало это промокло и сушится на солнце. Полынья, одна, другая, третья, разводья, целые пруды... Оттепель? Какая же оттепель - от мороза трещат сучья, лыжи скрипят по снегу.
![Георгий Гуревич - Борьба с подземной непогодой [Подземная непогода]](/uploads/posts/books/81374/81374.jpg)
