Елена Горбачевская - Подумаешь, какие-то шарики…
— Соседка дала. Целых два ведра! — ответила Люда.
— Я понимаю, глаза у тебя, конечно красивые, спору нет. Хотя, пожалуй, не очень хорошо функционирующие. Но вряд ли тебя осчастливили именно по этой причине.
— Разумеется, — усмехнулась она своей солнечной улыбкой, мгновенно помолодев лет на десять, и я в который раз подумала, что имея такие ровненькие, ослепительной белизны зубы, она запросто могла бы рекламировать какую-нибудь пасту или там жевательную резинку. — Я ей сварганила сарафан, буквально за час, так она мне за это столько клубники притащила!
— Ага, значит, у вас — творческое разделение труда, — резюмировала я. — Что, больше нравится, чем собственные попытки стать Мичуриным местного масштаба?
— О чем ты говоришь! Я еще тогда, когда у нас был этот холерный участок, чуть ли не просила, умоляла Мишу, чтобы нашел какую-нибудь соседку рядом, у которой в домике я смогла бы пристроить швейную машинку и обшивать всю ее семью, а она бы за это обрабатывала и мой участок тоже. Да я лучше буду не просто шить, а в тридцатый раз перешивать из всякого дерьма, чем то же дерьмо растрясать на этой проклятой даче! Да я лучше втридорога куплю всю эту зелень на рынке, чем копаться в грязи, а если денег не будет — фиг с ним, обойдусь, но торчать среди грядок вместо пугала не собираюсь!
Что ж, сестричка, с возвращением в клуб законченных «не у дачников»!
И как-то сама собой вспомнилась та поездка, какие были Саня и Оля еще маленькие, как они там резвились. А уж как они выволакивали эту странную штуку, корень этот!
— Кстати говоря, — вспомнила я вдруг. — А что стало с этими странными разноцветными шариками?
— Да вроде бы ничего… — Люда задумалась, припоминая. — Нет, точно ничего. Я их тогда сразу в антресоль спрятала, в ту, которая в балконном шкафчике, а потом буквально на следующий же день и заболела, наверняка на этой холерной даче простыла. Ну, и напрочь о них позабыла. Точно, до сегодняшнего дня не вспоминала. И случайно не могла наткнуться, потому что в ту антресоль мы лазим очень редко, да и в сам шкафчик тоже. Точнее сказать, совсем не лазим. У нас там садово-огородный инвентарь находится, глаза бы его не видели!
Разумеется, подрастающее поколение тут же рвануло к заветной антресоли. Ну, и мы тоже последовали за ними. Любопытно же!
Детворе несмотря на акселерацию все-таки не хватало росточка, и Санька был отряжен на кухню за табуреткой, а я в ожидании уставилась на хмурое серое небо, с которого с завидным постоянством изливалась какая-то гадость. Нет, до вечера уж точно не перестанет! Хорошо еще, что хоть не холодно, можно стоять у открытого окна и вдыхать этот бесподобный аромат летнего дождя, подумала я. Только вот смотреть лучше уж на что-нибудь более приятное, чем это унылое серое небо. И я уставилась на икебану, прикрепленную на торцевой стенке. Я ее раньше не видела. Видно, Люда не так давно смастерила это чудо. Красиво, нечего сказать! Особенно на золотистом фоне сосновой вагонки, поскольку лоджия не только была застеклена, что как бы само собой разумеется, но и полностью, от пола до потолка, обшита деревом, включая и пресловутый шкафчик.
Вообще-то что касается интерьера, то в этом вопросе у Федоровны был несомненный пунктик. Она могла переклеивать обои каждые полгода, если старые ее чем-то переставали устраивать. Ну, а чувство цвета у нее всегда было превосходным. Так что комната, из которой был выход на лоджию и которая до сих пор носила название Сашиной, несмотря на то, что старший «ребенок» уже давным-давно был женат и жил со своим семейством отдельно, была решена в зеленом тоне. Она служила Федоровне с качестве мастерской, там стояла машинка и оверлок, но тем не менее царил идеальный порядок, а все, от обоев до ковра на полу, было разных оттенков зеленого цвета. При этом спальня была оранжевой, Ольгина комната — бежевой, а гостиная радовала глаз всей гаммой от нежно-розового до темно-бардового. Да уж, художник — он и есть художник!
Санька приволок табуретку, но первенство доставания Ольга ни за что ему не отдала, спрятавшись на какое-то время в недрах антресоли, и вскоре пред наши очи предстал пресловутый ларчик. Который по-прежнему просто открывался и был наполнен странными бесформенными шариками.
В каждом из них будто бы был спрятан какой-то свой удивительный, полный тайны и очарования, мир. Точно так же, как можно часами смотреть, не отрываясь, на морские волны или на пламя костра, хотелось любоваться странными сполохами, клубами то ли дыма, то ли тумана, заключенными под грубой поверхностью.
Санька с Олей увлеченно копошились в рассохшемся ларчике, который они водрузили на столик возле открытого балконного окна, и сравнивали цвета и оттенки разных шариков, стараясь найти хотя бы два одинаковых. Федоровна с увлечением перетирала их от пыли, от чего они играли еще ярче, а я просто тупо, без единой самой завалященькой мыслишки, любовалась ими на просвет. Жаль, что солнышка нет, то-то они бы засверкали! Например, вот этот, янтарно-желтый…
А в следующее мгновение все произошло сразу и вдруг. Я даже толком ничего не поняла. Только когда я еще тихо и мирно любовалась вихревыми структурами внутри янтарного шарика, до меня доносились голоса детишек:
— Смотри, эти два зеленых — совсем одинаковые, — утверждал Саня.
— Ну какие же они одинаковые! Этот цвет значительно теплее! — не соглашалась Оля.
— Разве? — упорствовал тот. — И что значит «теплее»?
— Ну сам посмотри на свет! Они совершенно разного оттенка!
— Покажи! — потянулся парень за вторым шариком.
И тут же раздался полный ужаса крик сестрицы, от которого вздрогнули стены. И в соседнем доме, наверное, тоже. По крайней мере за стекла я ручаюсь.
— И-ке ба-а-а-на!!!
Неужели этот олух, мой сыночек, сейчас погубит красоту, которой я еще пять минут назад любовалась с таким умилением?! Совершенно инстинктивно я рванулась к стенке, на которой крепилось произведение искусства. Вытянутые руки успели что-то схватить, но тут же у меня в глазах засверкало не хуже, чем внутри шариков. Оказывается, ребенок тоже ринулся спасать тетушкин шедевр, и его кулак пришелся как раз мне по физиономии. От удара Санькины пальцы разжались, и исследуемый шарик, словно выпущенный из пращи, полетел в сторону открытого окна. Казалось, само время остановилось. Все происходило, как в замедленной съемке. Он летел, сверкая своими странными переливами, потом, словно издеваясь, стукнулся о перила, подпрыгнул в прощальном привете и рухнул вниз. Все пятеро: Федоровна, детишки, я и чудом спасенная икебана — ринулись к окну. А маленькая зеленая точечка уже подлетала к самой земле. А, может быть, не разобьется?
