Александр Потупа - Нечто невообразимое
- Второй десяток ведет в новой форме паранойи - ты сотворяешь кого-то вроде homo verus, человека правдивого... - шутил по этому поводу Иван Павлович, хотя я видел, что шутки даются ему все трудней и трудней.
По моему крайне скромному знанию латыни, homo verus - это, скорее "человек истинный". Впрочем, не думаю, что тот и другой переводы противоположны.
Сейчас я понимаю, как здорово держался Максимук, и догадываюсь, чего это ему стоило. Шла напряженная работа над новой повестью, которую месяца два назад Иван Павлович завершил и направил в один из весьма дружественных ему журналов.
После этого Иван Павлович пребывал преимущественно в отличном настроении (в состоянии, которое иногда называют "заново на свет родился"). Я лишь единственный раз заметил резкую смену погоды - когда спросил его, как идут дела с подготовкой собрания сочинений. Максимук мгновенно помрачнел, махнул рукой и не стал отвечать.
А через несколько недель события приняли совсем иной оборот.
13
Началось со звонка Софьи Алексеевны.
- Вадим Львович, я понимаю, что отношения между нами сложились не лучшим образом, - сказала она, - но вы должны помочь мне, помочь немедленно. Ради Ивана Павловича, если вы хоть немного его цените.
Я только поздоровался и неопределенно хмыкнул. Контакты с Софьей Алексеевной были мне определенно неприятны.
- Вадим Львович, вы знаете, что мой муж недавно завершил новую повесть? Вы читали ее? Только говорите мне правду...
- Нет, не читал, - ответил я, и это была чистая правда.
Правда и то, что меня раздирало отчаянное любопытство, как и что напишет в новой своей фазе живой классик. Но я стеснялся попросить, а он не предлагал - возможно, в нем копошилась старая обида за мое небрежение "Новостройкой", за нежелание читать другие его вещи... Не знаю. Я лишь однажды мельком видел на столе Максимука рукопись, открытую на первой главе. Эту главу я, конечно, прочитал - она состояла из одной-единственной фразы:
"Время задыхалось - ему наступили на горло, и оно захрипело голосом Володи Высоцкого".
Вот и все, что я знаю о последней повести Максимука, даже название мне неизвестно. Но, с точки зрения наших с Иваном Павловичем экспериментов (разумеется, не с точки зрения читателя!), этого мне более чем достаточно...
- Ясно! - продолжала Софья Алексеевна. - Так вот, я ее тоже не читала. Но знаю, что именно от нее Ивана Павловича надо срочно спасать. В журнале ее за неделю с треском провалили, а вы знаете, наверное, что там к нему относятся очень хорошо, к тому же он член редколлегии... Хуже то, что главный расхвалил ее, дал читать друзьям, повесть по рукам пошла, теперь звонят какие-то незнакомые люди, дифирамбы поют... А Ваня уши развесил... Но какие ж тут комплименты, когда печатать не берут! А в издательстве отказались обсуждать вопрос о включении повести в собрание сочинений, хотя она не столь уж и велика. Тут Ивана Павловича совсем бес путать стал - он предложил исключить любой роман, чтобы повесть все-таки вошла. Они опять отказались. Тогда он настоял на сборе редсовета и предложил - что бы вы думали? - предложил выпустить повесть отдельным изданием, причем малым тиражом и в мягкой обложке за счет исключения не одного тома, а всего собрания! Представляете! Ему снова отказали - повесть не будет напечатана ни при каких условиях, и все тут. И тогда Иван Павлович передал директору издательства письменный ультиматум - его собрание сочинений должно печататься либо с этой повестью, либо вообще не печататься. И точка! А ведь первый том уже в наборе... И вот мне только что сообщили, что вопрос об исключении собрания из плана в принципе решен. К тому же Ивана Павловича будут разбирать на секретариате Союза... Беспрецедентный скандал! Это кошмар, Вадим Львович! Что вы с ним сделали?
Не скажу, что я был поражен этим сообщением как величайшей неожиданностью. Правдомат сработал на все сто - ничего не поделаешь. Но Иван Павлович все еще находится в обратимой фазе. Пройдет немного времени не более месяца, и он сможет все переиграть в соответствии с обычной своей позицией. Надо немного выждать, вот и все. И никакого скандала не будет. Именно это я и попытался втолковать Софье Алексеевне.
- Значит, я не ошиблась! - закричала она. - Значит, это и вправду последствия ваших опытов! Как вы могли поднять руку на человека такого масштаба, как Иван Максимук? Ставили бы опыты со всякими студентами и слесарями, но вам таких подопытных кроликов мало, вам выдающихся людей подавай! Если в ближайшие недели все не закончится благополучно, я в суд на вас подам, я от вас мокрого места не оставлю, Вадим Львович!
Надо отметить, что данное обещание она выполнила в полную меру своих сил.
- И еще, - зловеще понизив голос, добавила тогда Софья Алексеевна, вы немедленно организуете мне официальную справку от вашего Центра, что Иван Павлович пребывает в состоянии временной невменяемости в связи с участием в важных психиатрических опытах. Вы немедленно выдадите эту справку мне на руки, и, может быть, с ее помощью мне кое-что удастся исправить.
Пришлось объяснить, что Иван Павлович в настоящее время вполне вменяем и его психическое здоровье смешно подвергать сомнению. И никакой позорящей его справки я не выдам. Софья Алексеевна зашлась в крике, перешла на прямые оскорбления, и я бросил трубку, понимая, что накликал на себя и свой правдомат настоящую беду.
Дальнейшие события развивались молниеносно. Софья Алексеевна обратилась с той же просьбой лично к Топалову, и он преспокойно выписал ей требуемую справку (я узнал об этом лишь много поздней, а достоверно - лишь от следователя Ахремчука).
Топалов, по-видимому, окончательно поверил в действие аппарата и тут же - через день - вызвал меня к себе, отобрал один действующий образец и наложил вето ("временно - до погашения слухов", как он выразился) на эксперименты с другими добровольцами. Далее грохнула его история.
Максимук пытался мне помочь (последняя встреча с Карпулиным), между прочим, уже зная, что по писательским инстанциям ходит справка о его временной невменяемости, и подозревая в выдаче справки именно меня...
А через несколько дней после драматического возвращения Карпулина из Москвы Иван Павлович покончил жизнь самоубийством. По инициативе Софьи Алексеевны (и в какой-то степени Топалова) это было поставлено мне в вину как доведение до самоубийства (статья 105). В ее заявлении фигурировали также обвинения в незаконном врачевании, изготовлении и сбыте наркотиков и склонении к их употреблению.
14
Таковы основные факты, связанные с возбужденным против меня делом. К изложенному могу добавить совсем немногое.
Я не считаю себя виновником всего происшедшего. Не считаю, что толкнул на хулиганский поступок К.И.Топалова, не считаю, что довел до душевной болезни К.С.Карпулина, а И.П.Максимука - до самоубийства. Думаю, что в юридическом плане я действительно ни в чем не виноват и следствие рано или поздно придет к правильному выводу. Понимаю также, что кое-кому очень выгодно объявить меня виновным - это позволило бы наиболее безобидным образом интерпретировать причины описанных событий.
