Владимир Григорьев - Аксиомы волшебной палочки (сборник)
Забыть обо всем, думать о единственном. С этой секунды гимнастика начинала играть не меньшую роль, чем уравнения и выкладки.
Профессор первым поднял руку, отвечая на роковой в те дни вопрос: «Кто же возьмется?!» Командир требовался решительный, сроки сжимались и сжимались.
«Пятак — мишень. Полигон. Луч гравитационных волн, исходящий из планет созвездия «273ЕА???…Х», обволакивает Землю и ведет ее к мишени. Цель эксперимента жителей «273ЕА???…Х» — изучение ядра Земли методом раскалывания на части ударом о мишень. Сигнал бедствия жителям «273ЕА???…Х» послан, когда-нибудь он дойдет до них. Начинаем сооружение гравитационного щита. Щит — единственный выход…» — такую телеграмму выслал профессор после месячного молчания в своей герметической келье. Ровно месяц, столько испросил профессор на абсолютное молчание.
…Автомобильный кортеж мчал по улицам, запруженным ликующим народом. Комитет любительского общества «ДАЕШЬ СВЕТИЛО!» нажал, и врачи переоценили ситуацию. «Ликовать!» — разнеслась команда, обязательная для всех.
То и дело перед автомобилем вырастали гигантские полотна со светящимися схемами гравитационного щита. На некоторых профессор успевал различить собственный, слегка подправленный и чуточку облагороженный профиль. Профессор усмехнулся. Что же, он честно заработал новый профиль. Гравитационный луч «273ЕА???…Х» заперт, закольцован. Эксплуатируется в мирных целях. Земля крутится на прежнем месте! Гравитационный щит хоть и потрепался местами, но дело свое сделал.
Теперь, когда кризис разрешился, он мог по праву считать, что ему просто повезло. Операция «Возвращение к Солнцу» — уникальнейший за историю науки эксперимент, оптовая проверка большинства существующих теорий (а какой преданный делу специалист не мечтает о такой всеобщей проверке!), грандиозное промышленное предприятие. Вот когда теория и практика слились настолько, что многие встали в тупик: какая же часть выиграла больше от этого слияния? А «273ЕА???…Х» — ах, пусть тратятся, шлют бездну энергии. Завитая гравитационным щитом в кольца, трансформированная, она уже гудит в проводах высокого напряжения, мчится к объектам большой химии и на кукурузные поля…
Да, просто повезло. Плакаты с профессорским профилем, как птицы, летели с обочин дорог, и торжествующая, однако не лишенная некой иронии улыбка тревожила его лицо. Но вдруг складки его лица закаменели, а лоб перегородился морщинами. Он резко привстал с сиденья, будто увидел впереди неожиданное препятствие, и, перегнувшись к шоферу, прокричал ему что-то в самое ухо. Из-за рева толпы никто не расслышал, что именно прокричал профессор. Но шофер расслышал. Он испуганно обернулся и развел руками, отрываясь на секунду от баранки. Мол, нет, нельзя. Тогда профессор крикнул еще, повелительно взмахнув рукой. И автомобиль профессора круто выскочил из общей колонны, развернулся, рыча, рванул в переулок. Кортеж секунду помедлил, а потом, ржаво скрипя тормозами, тяжело останавливая разбег, застопорил и тоже рванул туда же, в непредусмотренные переулки.
— Быстрее, быстрее, — требовательно шептал профессор, хотя машину и так уже швыряло из стороны в сторону, как катер на штормовой волне. И весь кортеж швыряло вослед.
— Требуем координаты кортежа! Требуем координаты… — отчаянно неслось из диспетчерских пунктов. Но все только пожимали плечами.
— Здесь! — приказал профессор.
Лимузин осел и замер. Профессор выпрыгнул. Вслед за ним вылетали из своих экипажей другие люди из подоспевшего кортежа. Теперь все увидели, куда пригнал профессор, поломав все инструкции торжества. К циклотрону, к гигантскому стеклопластиковому угольнику, резавшему городские кварталы, как нос корабля режет гладь моря. Все знали, здесь до отбытия в космос работал профессор. «Служба элементарных частиц», — значилось над парадным входом.
— Товарищи! — голое профессора сошел на фальцет. — К Главному Рубильнику!
И все бросились за ним через вольготные стеклопластиковые проходы.
— Товарищи! — тяжело переводя дыхание, сказал профессор. Стремительная рукоять рубильника «вздымалась над его головой. — Здесь перед самым моим отлетом в трубе циклотрона циркулировала частичка. Удивительная частичка. Лучшая из класса элементарных. Мы хотели расщепить ее ударом о мишень. На встречном потоке. Но каждый раз, подлетая к мишени, она огибала ее. Будто командовала сама собой. Будто не хотела погибать. Это поражало нас. Мы не могли этого понять. Мы думали, что поймем, когда разобьем ее на части. И с каждым днем прижимали ее ближе и ближе к цели.
Слова профессора гулко шли по пустым пространствам большого зала и тонули в мягких обшивках потолков. Народ стоял молча, не понимая еще, зачем профессор привез их сюда, к законсервированному полтора года назад телу циклотрона. Откуда-то из переплетения запыленных труб вылез человек в промасленном фартуке. Ассистент лаборатории взаимодействий. В его левой руке еще жужжал поисковый датчик паразитных энергопотоков. Он вылез из каких-то люков служебного пользования и замер, опершись на мощное, полированное ладонями древко корабельной швабры. Никто не заметил его.
— Прижимали ее ближе и ближе, — рука профессора легла на эмалированную рукоять Главного Рубильника, — потом я вылетел в космос, опыт законсервировали. Частичка циркулирует до сих пор. Все ее маневры в точности соответствуют нашим маневрам возвращения к Солнцу. По тем же уравнениям. Со своим гравитационным щитом. Вы понимаете?! Частичка разумна! Может, она тоже посылала нам сигналы бедствия. Ее нужно спасать! Выключить разгоняющие поля… — Профессор с отчаянием потянул массу рукояти на себя.
— Поздно, профессор, — негромко сказал ассистент, оставленный при циклотроне. Все обернулись к нему. Он стоял, по-прежнему опершись на свою швабру. — Вакуумная труба циклотрона заполнена воздухом. Частичка проломила трубу. Вырвалась наружу…
ПО ЗАКОНАМ НЕТОЧНЫХ НАУК
Амебы, инфузории и прочие организмы, коих естественный отбор и борьба за существование довели до микроскопического состояния, были страстью Изюмова, в служебное время почтенного профессора теоретических механик. Ну и что? Другие отдают свой досуг рыбкам в аквариуме, собачонкам, выращивают в комнатных условиях бананы. Профессор же вкладывал свое терпение в этот многообещающий, скрытый от взгляда подавляющего числа людей мир мельчайших животных.
Азарт коллекционера накрепко связал Изюмова с этими подвижными, прожорливыми, но, в сущности, невинными созданиями. Часами он мог рассказывать о повадках и ухищрениях-простейших, каждый раз по-новому. И только заканчивался рассказ всегда одной и той же фразой:
