Валерий Строкин - Я - Степан Разин
Домой, на Дон - я туда тоже стремился, особенно после того, как погиб мой названный брат Серёжка Кривой. Погиб он в одном из налётов. Сразила его пуля удачливого тайши, и не стало Серёги Таранухи по прозвищу "Кривой". Погиб мой верный есаул, спит вечным сном в туркменской земле.
А встретились мы с ним на Тереке - он пробивался ко мне с боями, торопился принять приглашение в Персию. Обошёл посты Унковского, проскользнул мимо Царицына и Астрахани, а на Карабузане в пух и прах разбил стрельцов Григория Оксентьева, которых выслал ему навстречу воевода Хилков. Начальника стрелецкого, немчина и пятидесятника подвесил за ноги, бил ослопьем и кинул в воду. Была в нём та же ненависть к боярам и воеводам, что и во мне. Откуда она - не признавался. Пленников не брал, простых людей не трогал, дуван свой раздавал нищим, а начальных и боярских людей убивал, не зная пощады. Славный был казак - жаль, что его не было со мной под Симбирском. Таких, как он, мне бы с десяток и тогда вздохнула бы вся Русь от бояр и воевод.
* * *
Не стало Серёги, и вместе с ним растворились в горечи и кручине слабость моя и жалость. Вернулись мы в Гилянский залив, вновь жгли селения шаха, выжгли посады Баку и в довершении ко всему одержали славную победу над флотом шаха, которым командовал сам Менеды-хан. Хан сковал свои плоскодонки-сандалии цепью, не хотел выпускать казаков, вот жадность его и погубила - он сам себя посадил на цепь. Из пятидесяти плоскодонных лодок-сандалий ушли только три, остальные мы сожгли и пустили на дно недалеко от Свинного острова. Менед-хан спасся. Вместе с ним ушла горстка солдат - лишь малая часть из четырёх тысяч воинов его славной армии. Мне в аманаты достался его молодой сын Шамбалда.
С такой победой можно было возвращаться домой. Слава наша гремела по всей Руси. О нас говорили не только в казацких станицах и городках, не только на улицах Астрахани, Царицына, Симбирска, Казани, Москвы, но и в европейских столицах. Даже на далёком Альбионе узнали имя Стеньки Разина.
Мы повернули к дому, увенчанные славой, перегруженные богатым ясырём и нам никак нельзя было избежать встречи с Астраханью.
- За такие подвиги простит нас государь, помилует! - говорил я казакам.
Как назло, по дороге наткнулись на две персидские бусы - ещё одно искушение, не могли же мы их оставить. Одна была набита товаром купца Мухамеда-Кулибека, вторая везла от шаха Аббаса II в подарок великому государю Алексею Михайловичу чистокровных шаховых аргамаков. Таких коней казаки не упустят.
Встали в устье Волги на скалистом острове Четыре Бугра - судили, рядили, как прорываться через Астрахань на Дон. Знали, что ждёт нас со стрельцами князь Львов Семён Иванович, но не знали того, что получил князь от государя грамоту с царской милостью к казакам Стеньки Разина и отпущением всех вин и предложением служить ему, великому государю. Видать, слава "защитника православных и победителя басурман" мешала московским боярам покончить с вольным атаманом.
В землянку заглянул Иван Черноярец:
- Батька, от князя Львова человек - кличут Степаном Скрипициным.
- Веди Степана, - я отодвинул от себя кубок с исфаганьским вином.
Не думал, что пропустят - на горизонте мелькали струги князя Львова. Ближе подходить к нам боялись, но вынуждали вновь поворачивать в Персию. Казаки были готовы прорываться домой с боями.
В землянку спустился стрелецкий сотник, сопровождаемый Черноярцем.
- Что скажешь, Степан Скрипицын? Вишь - почти тёзки! - я налил стрельцу вина в стоящий рядом пустой кубок.
Стрелец смело поднял кубок и осушил его одним махом, затем вытер рот и усы малиновым сукном кафтана.
- Воевода, стольный князь Семён Иванович Львов просил сказать, чтобы вы шли в Астрахань с миром, а оттуда домой - на Дон.
- Это что ж такая часть?! - я весело подмигнул Черноярцу.
- Есть у воеводы выданная вам охранная царская грамота.
- Ого! - воскликнул Черноярец.
- А ещё велел передать, чтоб пушки, которые взяли на Волге и в Яицком городке, вернули, а с ними и беглых служилых стрельцов.
- У нас нет беглых - у нас все вольные! - отрезал я. - Значит, нас в Астрахань приглашают?
- Князь Львов будет ожидать на берегу с царской грамотой...
- Ну-ка выйдем, Степан! - я поднялся с деревянной лавки.
Мы вышли наверх. Свежий ветер с Волги впился в кудри, растрепал волосы, ухватился за бороду. Полы голубого, прошитого золотой нитью кафтана раздулись, затрепетали. Вокруг бурдюги собрались казаки, тревожно поглядывающие в мою сторону.
- Гей, соколы! - я хлопнул сотника по плечу. - Человек к нам от князя Львова. Говорит, есть на нас грамота царская, а в ней прощение и милость. Ждут нас в Астрахани, не как разбойничков, а как гостей почётных.
Казаки весело засвистели, закричали, славя атамана и великого государя.
- Черноярец, подготовь воеводе подарки за весть и встречу. Шубу ему подбери соболью, жемчуга, каменьев побольше, золочёных кубков фарабатских. На Астрахань!
- На Астрахань! - разносило эхо казачий крик, заглушая крики чаек и плеск тёмных, глубоких вод.
* * *
- Не убейте его, поганцы! - кричал в волнении дьяк. - Казнить некого будет!
Меня несколько раз окатили холодной водой. Я застонал, но не торопился открывать глаза. Вместо спины у меня была одна огромная, тёмно-красная рана - она уже не понимала, что такое боль. Палач стоял надо мной, тяжело переводя дыхание, устало вытирая с маленького, заросшего чёрным волосом лба бисеринки пота. Они висели, поблёскивая в чёрных кустистых бровях, сверкали среди ресниц. Замаялся.
- Бей его, злодея! Бей! - кричали где-то в стороне чьи-то озверевшие голоса.
- Хватит! - донёсся густой бас воеводы Земского приказа князя Одоевского.
Он всегда молча наблюдал за ходом пытки, никуда не вмешивался, внимательно вслушивался в горячечный бред истязуемого, хмурился, иногда снимал тяжёлую бобровую шапку и протирал тряпицей лысую голову.
Меня вновь окатили водой.
- Братца его послушаем - о нём забыли, - напомнил тот же бас.
Раздался вздох палача - он склонился надо мной и тут же в нос ударил тяжёлый запах чеснока и кислого вина.
- Убери руки - сам встану! - простонал я с угрозой в голосе.
"Заплечный" удивлённо отшатнулся в сторону.
Я с кряхтением поднимаюсь на колени. Холодный земляной пол то приближается, то вновь отступает, словно я ещё в Хвалынском море на палубе струга. Наконец, пол стремительно взмывает вверх - на нём видны засохшие ржавые пятна, которые стремительно растут перед глазами. Я проваливаюсь в красную пелену, под поверхностью которой спряталась тьма. Я ухожу на дно омут засасывает меня всё глубже и глубже.
- Гей, робяты! - зову я во тьме.
