Александр Плонский - Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)
— Вашей коллекции место не на выставке самодеятельного творчества, а в Эрмитаже! — сказал я убежденно. — Вы великий художник!
Старик улыбнулся. Странная это была улыбка…
— Я всего лишь ученый. Но если бы на моем месте действительно оказался художник… — он запнулся и, помолчав, продолжил: — Нет, пустяки вс»! Не могу без дела, вот и придумал забаву.
— Какая же это забава?! — задохнулся я от возмущения. — Это… Это…
— Знаете что? — неожиданно предложил старик. — Забирайте. Дарю!
— Нет, нет! Только в музей! — запротестовал я. — Такое богатство…
— Как знаете, — поскучнел старик. — Тогда вот вам поляроид, его не сразу достанешь. А стекло и слюда — не проблема. Займитесь на досуге, может, получится еще лучше. И возьмите бабочку. Не возражайте, обижусь… Ну что ж… Прощайте, молодой человек. При случае заходите, буду рад.
— Приду. Обязательно приду!
Долго возился я с поляроидом. Но то, что получалось, напоминало грубый лубок. Бабочка оставалась эталоном, к которому я лишь отдаленно приблизился. Видимо, не все было так просто, как мне вначале показалось. Стекла, поляроидная пленка, слюда… Нет, наверное, старый ученый утаил от меня какой-то секрет. Возможно, хотел, чтобы я додумался самостоятельно. А допотопный аппарат, придающий витражам пространственную глубину, почему я не спросил об его устройстве?
Время шло. Бабочка по-прежнему сверкала самоцветами, переливалась перламутром. Я страдал самолюбием, не хотелось признать себя бездарью.
Наконец, сдавшись, я пошел к старику за помощью. Но и эта дверь уже была заперта навсегда.
Мне неизвестна судьба уникальной коллекции. Я даже не сумел сохранить бабочку. Но отсвет волшебных витражей остался в моей душе, как и доброе семя старого ботаника.
Я вспоминаю двух моих стариков со щемящим, острым чувством благодарности и непроизвольно сравниваю их с профессором Н.
О нет, ему я тоже глубоко благодарен, но по-иному. Я пошел по его стопам: у меня уже тысячи учеников. И пока не раскладываю листочков на кафедре, как и он в моем возрасте. Но что будет через десять-пятнадцать лет?
Профессор Н. к старости растратил душевный потенциал. А те два таких разных и вместе с тем похожих старика сохранили. Интересно, как я — сохраню или растрачу?
Я по праву считаю себя учеником профессора Н. в самом возвышенном смысле этого слова. Он сделал меня специалистом, передал мне знания, был примером высочайшего профессионального мастерства. С двумя же стариками я был едва знаком, лишь соприкоснулся на мгновенье — душа с душой. Но как обогатило меня это соприкосновение, какими гигантами духа остались они в моей памяти!
Нет, я, к сожалению, не их ученик. Но больше, чем ученик, — духовный наследник. Хороший или нет — не знаю…
А есть ли наследники у профессора Н. и будут ли они у меня?
Недавно вздумалось мне потревожить семейный архив. Я вытащил из глубины антресолей тяжелую картонную коробку и с трудом развязал узел, затянутый лет тридцать назад.
Вот пачки военных писем отца. Клеенчатая тетрадь с моими юношескими стихами. Какие-то брошюры, почетные грамоты. Несколько альбомов. В одном, самом тонком, коллекция марок — собирал еще в школе. Британская Гвиана, Бельгийское Конго — нет их теперь на географической карте…
Со страниц другого альбома удивленно смотрит голенький лупоглазый малыш — как часто меня фотографировали!
Третий альбом ветхий, с золотым обрезам и металлической застежкой. В овале — дед и бабушка, еще молодые. На следующем снимке девочка, которой суждено стать моей матерью.
Завернутая в тряпицу фарфоровая голова куклы с ангельскими голубыми глазами — память о младенчестве прабабушки… И среди всех этих в общем-то никому уже не нужных вещей — спичечный коробок. На этикетке изображен значок «Будь готов к ПВХО!» (ПВХО — противохимическая оборона).
Вспомнилось, как мы, сдавая нормы на этот значок, натягивали рогатые противогазы, вынюхивали из пробирок чесночный запах иприта…
Я машинально потряс коробок — в нем что-то перекатывалось. Открыл и замер: в памяти проявились (и до чего же явственно!) заскорузлые пальцы с горошиной… Каждый из нас, детей, получил тогда по горошинке. Неужели…
Да, та самая горошина… Как она попала в спичечный коробок и вместе с ним в архив — теперь уже не узнать. Во всяком случае, не я сберег ее… Она сморщилась и потемнела, ведь прошло полвека! И, конечно же, из нее уже ничего не вырастет…
Захотелось воскресить детство. Я не поленился накопать земли, посадил в консервную банку горошину и обильно полил. А потом неделю ждал: когда взойдет? Не дождался, махнул рукой.
Заново перевязанный веревкой архив вернулся на антресоли. Про банку же я забыл, даже не убрал с подоконника, она так и стояла за шторой, не бросаясь в глаза.
И вот, проснувшись вчера утром, почувствовал благоухание. Оно струилось по комнате, проникало с дыханием в кровь, освежало мозг. Словно возвратилась молодость и с нею давно забытое ощущение полноты бытия.
Я запел, чего никогда не делаю по утрам (правильнее оказать, вообще не делаю). И вдруг до меня дошло, что происходит необыкновенное. Но что именно?
Отодвинул штору и увидел цветок. Он пламенел, переливался перламутром. Его лепестки были как крылья диковинной бабочки. Такие цветы я видел на витражах старого ученого. Но этот цветок жил, источал тончайший аромат, приносил бодрость…
А сегодня цветок завял, и благоухание сменилось слабым запахом тлена.
«Все проходит», — грустно подумал я и провел рукой по сморщенным лепесткам.
Лепестки осыпались. Но под ними оказалась горошина, похожая, как две капли воды, на ту, что я получил в подарок полвека назад.
ИСПОВЕДЬ
В индустриально-педагогическом техникуме существовала традиция: раз в год там проводили диспуты. Собственно, это не были диспуты в полном смысле слова; актовый зал заполняли юноши и девушки с молоточками на петлицах форменных курток, в президиуме рассаживались гости — человек шесть профессоров и доцентов; ученые высказывали свое кредо, по нескольку минут каждый, а затем распределяли между собой переданные из зала записки и отвечали на вопросы. Этим «диспут» обычно и заканчивался.
На сей раз Плотников нарушил привычный ритуал, сыграв роль возмутителя спокойствия.
В одной из записок спрашивалось:
«Продолжается ли эволюция человека?»
Ответить взялся профессор-биолог из педагогического института, степенный, холеный мужчина в модном костюме, с шелковым шарфиком вместо галстука.
