Александр Щеголев - Раб
Не отвечу, пишущий.
Я сидел, сражаясь с мальчишескими порывами, сдерживая в горле всхлипывания. И смотрел сквозь наползающую пелену на вычеркнутый из надежд прямоугольник. Понимание неудержимо росло, крепло в моей груди! Я знал отныне: для того лишь Келья нянчилась со мной, чтобы мог я отсюда выйти, чтобы увидел эту дверь. А выйдя, чтобы не оставил Келью одинокой, вернувшись с новым заблудшим - вот оно, предназначение. Я должен привести сюда... Кого?.. Друга. Моего друга. Того, кому обязан прозрением.
Так я понял слово "Зачем".
Встал и толкнул дверь. Не помню, что в тот момент было для меня важнее - Понимание или дверная ручка. Я вышел на лестничную площадку. МИР встретил меня ослепительным светом - свет ворвался в распахнутые зрачки...
Прости мое перо! Описывать дальнейшее... невыносимо.
МИР (ОКОНЧАНИЕ)
Пока рука, сжимавшая мочалку, дарила телу полузабытую ласку, пока живительные струи омывали накопленные за год шлаки, пока в потоке воды бесследно исчезали слезы, именно в эти неописуемые минуты и вызрело единственно возможное решение. Холеный закончил мыться, вытерся полотенцем, забрался обратно в свое нестиранное, источающее запахи Кельи тряпье. После чего принялся неторопливо рыться в стенном шкафу. Насколько он помнил призрачные хлопоты сумасшедших лет, здесь должно было пылиться средство, требуемое для реализации найденного решения - две тщательно закупоренные бутылки из-под водки, наполненные бензином. Зачем этот изумительный продукт хранился здесь, он уже не помнил, возможно, для...
Вот они. Холеный осторожно вытащил их - будто гранаты. И тихонько покинул ванную, стискивая бутылки в руках, наслаждаясь их убийственной тяжестью. Он был бесконечно спокоен.
Кухню решил пощадить. А вот обработать коридор - это обязательно! Ничего не забыть бы: пол, обои на стенах, антресоли, двери. Затем настала очередь прихожей. Здесь: тумбочка, вешалка, коврики, обувь, книжный шкаф... Никто не вмешивался в его действия - в коридоре почему-то было пусто. Очевидно, массовка утомилась, отдыхала в комнате. Впрочем, если бы кто-нибудь и заметил столь странное поведение, скорее всего, беспечно прошел бы мимо, шлепая босыми конечностями по линолеуму. Привычная этикетка "Народной" на бутылках, привычная внешность занятого делом мальчика погасили бы секундный вопрос - все в порядке, пьяный псих развлекается. Что касается запаха, то насыщенная мертвечиной атмосфера мгновенно растворила его в себе. Так что работа была выполнена очень быстро. Потребовалась одна бутылка.
Наконец, комната. С ней, конечно, дело обстояло сложнее: слишком уж много там скопилось живого мяса. Но ничего! Холеный нашел рюкзачок, вытащил оттуда зажигалку, улыбнулся. Затем вывернул пробки.
Стало абсолютно темно.
Оказывается, на улице был поздний вечер. Почти ночь.
Погас телеэкран, веселье замерло, воцарилось полное недоумение. Преодолев брезгливость, Холеный вошел в комнату. Стараясь поменьше соприкасаться с липкой шевелящейся массой, пополз. Ступая по чему-то мягкому, шарахающемуся из-под брюха, слушая отвратительные ругательства, он добрался до окна, встал, плеснул на занавески остаток драгоценной жидкости и поднес руку с зажигалкой. Был ясно виден его сгорбленный силуэт.
- Я облил квартиру бензином, - сказал человек отчетливо. Тут же наступила тишина. - Если не верите, проверьте. Только что облил занавеску. В руке у меня зажигалка, и сейчас я подожгу вас, ребята.
Через секунду кто-то пискнул:
- Точно! Бензином воняет...
- Во, псих! - кто-то выдохнул.
И тогда комната взорвалась воплями.
Чтобы в квартире никого не осталось, понадобилась еще секунда. А впрочем, возможно, чуть больше. Массовка удирала шикарно, побросав одежду, забыв про партнеров, разыграла перед узкой дверью безобразную сцену и разбежалась, даже не поблагодарив хозяина - первыми, разумеется, мужчины, за ними остальные. Какое-то время лестница содрогалась от беспорядочного топанья. И все стихло.
Несколько мгновений Холеный мучался вопросом: где он должен находиться? В квартире? На лестнице? Остаться в квартире - значит умереть. Выйти на лестницу - продлить страдания. "Я должен страдать", - понял Холеный, испытав облегчение. Он побрел к выходу, прощаясь с грудой мебели в комнате, с загаженными обоями, разбросанными кассетами, журналами, фотографиями. И почти уже совершил задуманное, но тревожная мысль остановила его. "Не так, - подумал он, поморщившись. - Неправильно я делаю."
Человек вернулся в комнату, наощупь нашел витую декоративную свечу и, бережно держа ее, вышел на лестничную площадку. Люмпа не было, словно и не лежал он здесь вовсе, словно не покидал эту квартиру. Очевидно, две девочки-подружки сжалились над ним, убегая, взяли с собой. Холеный бросил в коридор оставшуюся бутылку с бензином - она лопнула, коротко вскрикнув. Зажег сухой фитилек. А затем, дрожа от возбуждения, воспользовался маленьким уютным пламенем, чтобы превратить свой дом в пылающий факел.
Скатившись по лестнице, стрелой пронзив дворик, человек ворвался в телефонную кабину:
- Пожар! - простонал он в трубку. - Пожалуйста, приезжайте скорей! и назвал точный адрес.
Исполнив долг возвратился во дворик - не удавалось ему вырваться из крошечного замкнутого мирка! Он вошел в чужую парадную, располагавшуюся с противоположной стороны от скверика, и поднялся на последний этаж, избегая смотреть на устрашающие багровые всполохи, отблески которых проникали сюда сквозь окна лестничной клетки.
Это место удивительным образом походило на его собственную лестницу. Здесь было точно так же холодно и тоскливо, отличались только номера квартир. Человек сел на ступеньку, и лишь тогда позволил себе целиком отдаться безнадежности, преданно ходившей вместе с ним весь день, полюбившей его в тот самый миг, когда исчезла дверь Кельи. Он заплакал. Его лестница навсегда осталась по ту сторону дворика. Навечно.
Трудно понять этого человека.
Он не видел хаоса, не видел паники, что сотрясали дом напротив. Не стал наблюдать и за работой пожарной команды. Он спрятал лицо в ладонях и заставил себя думать о том, что же теперь делать, но ничего возвышенно-светлого в голову не приходило, сохранились только вялые, мелкие, суетные мысли, и он тихо завыл - не удержал в груди черного, глухого отчаяния. Ему было невыносимо страшно. Он осознал, что готов на все. На что?.. На все! "Елки-палки, зачем я психую? - произнес он, жестоко кусая губы. - Чего я добиваюсь, в самом деле! Что мне надо?"
Мне надо домой, - вдруг понял человек. - Домой, в Келью. Пора возвращаться.
Он осмысленно огляделся по сторонам. Последний этаж, чужие равнодушные стены. Впрочем, стены всюду одинаковы. Совершенно безумная надежда спасла погибающий рассудок. Человек подумал: "Какую из стен выбрать?", и после недолгих колебаний решил - ту, что выходит на улицу. Он поднялся. Надо просто хорошо попросить, - подумал человек, и, ощущая глупую неловкость, опустился на колени - медленно, неумело. В его исполнении это выглядело очень забавно... На лестнице было пусто - почти как ТАМ, над головой помаргивала тусклая лампочка - похоже на ТОТ свет. Как просить? - он растерялся. Как?.. Как умеешь, по другому не получится. И он начал говорить, сбиваясь, лихорадочно подыскивая слова, не думая о том, что его может услышать посторонний, боясь лишь одного - что не услышит Она. Человек говорил вслух, его негромкий голос тыкался в углы, полз по ступеням, иногда неуверенно замирая, иногда оживляясь на длинных фразах, а когда связность речи ускользала, человек наклонялся вперед и прикасался сухими губами к штукатурке. Вероятно, так молился бы верующий в храме. Но во что верил он - сжегший имя, сжегший дом?
