Софья Непейвода - Наследники предтеч. Освоение
— Уже даже не возражаю, что тут не джунгли, а прямо-таки концентрат биомассы, — пожаловалась им. — И почти привыкла к гигантскому разнообразию. Но это уже слишком. У неё же крыльев нет и даже пузыря с водородом или гелием не видно — как она летает?
Маркус с трудом перевёл взгляд с дерева на меня:
— Я бы не сказал, что змея летела в полном смысле этого слова. Больше похоже на воздушное плаванье.
Значит, здесь есть бескрылые животные, которые могут летать. Кстати, не факт, что и у некоторых растений нет такой особенности. Но как им это удаётся? И почему мы не видели таких змей раньше? Они редко встречаются? Или эти места всё ещё «возвращаются к жизни»? Я поёжилась от последнего предположения. Верить в него не хотелось — плотность живых существ не просто большая, а прямо-таки огромная. Уж на что люблю живую природу, но тут её даже для меня слишком много. Куда ещё больше?
— А ведь ты тоже без крыльев и без ёмкости с водородом, — прервал нерадостные размышления внезапно улыбнувшийся физик.
— Ну и что? У меня — антиграв, — отмахнулась я, но тут же возмущённо вскочила. — Так вот в чём дело!..
Физик прав. Если нет других приспособлений, то змея вполне может облегчать тело с помощью антигравитации. Но как она это делает — ведь приборов-то у животного никаких нет?
Наверное, такие же ощущения были у Юли, когда она узнала, что алмазы здесь обычное явление. По крайней мере, мне стало очень обидно, хотя по сути керели лишь дали то, о чём у них просили. Но я потратила на возможность полёта добрую треть «счастливых» баллов и теперь, когда увидела, как тем же самым запросто пользуется животное, появилось чувство, что меня обманули. Пусть даже на самом деле это и не так.
— Но ведь антигравитация должна быть сложной. В смысле — её должно быть сложно достичь. Как змея смогла?..
— Откуда я знаю, как, — пожал плечами Маркус. — К тому же, это только предположение. Возможно, на этой планете есть какие-то особенности, позволяющие получить эффект антигравитации с меньшими усилиями, чем на Земле. Или эта змея случайно проглотила какой-то завалявшийся керельский артефакт.
— Сомневаюсь, — уверенно возразила я. — Глядя на неё, не скажешь, что она «плавает» случайно. Для движения в воде такая большая площадь «плавника» и хвоста не нужна — будет трудно преодолевать сопротивление жидкости. А если она привыкла плавать в воздухе… — я замолчала, поражённая внезапно пришедшей мыслью.
— …то антигравитация здесь не так фантастична. Раз уж её могут использовать даже змеи, — закончил фразу физик.
— Нет, я вообще-то не об этом думала. Хотя это тоже. Но чтобы животные начали чем-то пользоваться, это что-то должно встречаться не так уж редко и эффект должен быть вполне достижим. То есть: скорее всего эти змеи не единственные, кто пользуются антигравитацией. Наверняка есть и другие виды.
— Что-то я пока таких не видел, — вытаскивая подрумянившиеся корнеплоды из костра, сказал Илья.
— Я тоже не видела. Или просто не обращала внимания, — призналась я. — Ведь некоторые существа могут пользоваться ей не так очевидно.
Как позже выяснилось, воздухоплавающие змеи появились сразу во многих местах, как будто мигрировали. Рептилии оказались растительноядными и съедобными, но с неплохой защитой — колючки на гребне и хвосте были ядовитыми и вызывали сильное воспаление — это выяснилось, когда я поймала один экземпляр. Змея действительно пользовалась антигравитацией, и даже после смерти её тело стремилось воспарить в небеса. Обработав быстро воспалившиеся и плохо слушающиеся руки, я вернулась в лагерь и отлёживалась до вчера.
Тело змеи пыталось улететь ещё около двух часов, а потом, ещё за час, эффект антигравитации сошёл на нет и рептилия приобрела свой естественный природный вес. Вскрыв змею и изучив её строение, мы не смогли понять, что позволяет ей подниматься в воздух. Зато теперь не осталось сомнений, что хотя бы часть животных тоже могут пользоваться антигравитацией. И, поглядев на количество новых соседей, я уже не верю, что встреченный вид уникален. Скорее всего, существ с такой особенностью достаточно много — их надо просто найти.
Несмотря на новую загадку, мы продолжали проводить жестокие эксперименты, и они подтвердили предположение Росса. Причём максимального результата удалось добиться в той группе животных, которую «пытали» двухвостками. Большинство подопытных из неё поправилось почти в пять раз быстрее, чем из контрольной группы, и в два — чем лучшие из остальных.
— Значит, боль, — вздохнул зеленокожий, похоже, не очень-то обрадовавшись успеху. — Боль сильная, очень сильная, буквально на грани. Психоз какой-то. Почему именно боль?
Я пожала плечами.
— Боль, — тяжело повторил Росс. — Боль передается по нервам… Чем больше рецепторов, тем сильнее субъект чувствует боль.
— Не зацикливайся ты на боли, — не выдержала я. — Боль — да, неприятный, очень неприятный фактор, но по сути она лишь сигнал…
Хирург резко поднял взгляд, и я осеклась, не договорив.
— Да! — воодушевлённо воскликнул он. — Боль — это сигнал. Причём сигнал быстрый.
Некоторое время я пыталась понять, что имеет в виду Росс, но потом сдалась и попросила объяснить.
Версия зеленокожего показалась очень логичной. По его мнению, если на Земле превалирует гуморальная регуляция иммунной реакции, то здесь большее значение имеет нервная регуляция.
— Гуморальная — медленнее, — пояснил он. — Для того, чтобы организм на неё среагировал, нужны минуты. А тут достаточно секунд или даже долей секунды.
Росс аргументировал необходимость быстрой реакции тем, что природа на этой планете намного агрессивнее и активнее, чем на Земле.
— Думаю, если бы сюда посадили землянина, то он бы очень быстро сгнил заживо. Даже не от болезнетворных микроорганизмов, а от простых сапрофитов: они бы посчитали тело человека обычной питательной массой и… — хирург махнул рукой в сторону мусорки с плесневелыми остатками фруктов. — Нет, человек без скафандра бы тут не выжил.
Похоже на правду: поскольку природа здесь агрессивнее, а наши виды развивались вместе с ней, то они должны были приспособиться. И, если именно боль у нас активирует защитные силы, то убирая её, мы фактически лишаем организм естественной защиты. Если гипотеза верна, то обезболивающие одновременно подавляют иммунитет. В этом случае нет ничего удивительного, что болезни при анестезии протекают гораздо тяжелее и приводят к смерти.
— Я, дурак, думал: что было у Таля и не было у остальных прооперированных, — вспомнил старую загадку Росс. — А надо было просто искать отличия. Всё наоборот: при лечении Кесаря и Бориса использовалось обезболивание, а с Талем — нет. Хотя, скорее всего, и красный мох сыграл свою роль.
