Джоан Виндж - Водопад грез
Я дотянулся до шлема и запросил все, что заложено в системе о рифах и облачных китах. Маска сама опустилась на лицо, и комната исчезла. Я выключил звук, так как уже знал все, чем меня собирались пичкать от лица Тау. Хотя бы несколько минут я мог быть там, где мне хотелось быть, ощущая прикосновение ветра, просматривая вид за видом, и каждый из них уносил меня все глубже в тайну, которую мои чувства называли красотой…
В конце концов поток образов — наслоения рифов, простершиеся на зеленой планете как подношение Богу, облачные киты, гонимые ветром, как залитый солнцем туман по лазурному небу, застыл в моем восприятии. Я лежал неподвижно, пока последний призрачный образ не выгорел сам собой в моих нервных окончаниях.
Я наслаждался этими изображениями, но события прошедшего дня оставались со мной.
Я настойчиво заставлял себя вспомнить, почему нахожусь здесь. Киссиндра Перримид хотела видеть меня в составе своей команды, потому что я мог интерпретировать лучше, чем кто-либо другой. Я не для того прибыл на Убежище, чтобы быть арестованным во Фриктауне, чтобы унизить себя или ее, чтобы заставить Тау сожалеть о том, что правление пригласило нас выполнить задание, которое не принесет корпорации прибыли.
Я просмотрел другие программы, стараясь отыскать то, что помогло бы отвлечься от тяжелых мыслей, то, что не дало бы кулаку ярости раздробить стены моей груди — ярости, которую я не мог забыть, не мог разделить, не мог заставить уйти. То, что ослабило бы мое напряжение, чтобы я мог уснуть, чтобы я смог завтра смотреть на человеческие лица, смотреть в глаза с круглыми, совершенно нормальными зрачками — и не послать их всех к черту.
Но в программах не было ничего, кроме общественной службы, документальных фильмов и случайной подборки разлагающих мозг мыльных опер, в которые не так давно я мог погрузиться на часы и быть вполне счастливым. Однако здесь и они начинались с красного знака цензуры, а это значило, что из них вырезан добрый кусок.
Я стащил шлем с головы и бросил его на пол. Он втянулся в щель у изголовья, убранный невидимой рукой. Что-то щелкнуло в консоли, как будто делая некую заметку о моих привычках. Я приказал стенному экрану очиститься и вызвал музыкальную программу. Она была такой же затасканной. Я снова лег на кровать, которая была достаточно теплой и удобной, посасывая лед и глядя на белый, абсолютно ровный потолок.
Я долго лежал на кровати неподвижно. Комната решила, что я заснул, и выключила свет. Я едва заметил это, заблудившись в темных улочках памяти, сталкиваясь снова и снова с образом измученного лица женщины, с ее голосом, умоляющим меня помочь ей. Они хотят забрать моего ребенка… Но это не был ее ребенок. Политика, сказали они. Радикалы, диссиденты. Она присматривала за ребенком — мальчиком, они сказали, что это был мальчик, не старше трех-четырех лет. Почему она сказала это? Почему именно это? Почему мне? Она не знала меня, не могла знать, что сделают эти слова, не могла знать, что случилось однажды — давно, далеко — с женщиной, такой как она, с ребенком, как я… Темнота, стоны, мерцающий конец света. Темнота… Падение, падение в темноту.
Глава 4
Я проснулся, распростертый на той же безупречной кровати, в той же безупречной комнате отеля, где потерял сознание прошлой ночью. Мой новый костюм выглядел так, словно я был изнасилован в нем.
Восход вливался в окно, которое ночью было стеной, и комната учтиво и бесконечно напоминала мне, что пора бы оторвать задницу от постели. Я убрал волосы с глаз и взглянул на время. «Господи!» — пробормотал я. Через пять минут экспедиция должна была отправляться на исследовательскую базу, которую Тау разбил на земле гидранов.
Я скатился с кровати и, пытаясь стоять прямо, соображал, как с похмелья. Я стянул с себя одежду, в которой был на вечере в Гнезде, ругаясь по поводу каждого обнаруженного синяка. Даже раздетому, мне не было спасения от горьких воспоминаний о прошедшей ночи. Я швырнул ком одежды в другой угол комнаты, потом напялил потертую блузу и джинсы, тяжелую куртку и ботинки, что было единственным одеянием, которым я владел и в чем нуждался до вчерашнего дня. Я ничего не мог поделать со ссадинами на лице и с грязью в волосах, повязал голову платком, надеясь, что меня никто не будет разглядывать.
Я направился к выходу, но меня все еще поташнивало, поэтому пришлось вернуться, чтобы прилепить обезвреживающий яд пластырь и вытащить пригоршню раскрошившихся крекеров из кармана брошенного пиджака. Я сунул крекеры в рот и отправился вниз на лифте.
Я вышел на оправленную в зелень площадь вслед за Мейпсом, спектроскопистом нашей команды. Остальные уже были здесь, готовые к тому, чтобы в первый раз увидеть рифы. Я натянул перчатки и пожелал всем доброго утра — запыхавшись, не очень отчетливо. Двое из команды дважды взглянули на меня, на отпечаток прошлой ночи на моем лице, но ни о чем не спросили.
— Доброе утро, — сказал я Киссиндре, подошедшей ко мне. Она была одета так же, как и я.
Она нерешительно остановилась около меня.
— С тобой все в порядке? — спросила она, глядя в пространство между нами, прикоснувшись к моей руке.
Я не отодвинулся.
— Конечно. Нормально, — сказал я. — Легионеры корпорации всегда имели обыкновение зверски избивать меня.
Ее дыхание замедлилось, и я осознал — слишком поздно, — что она подумала, будто я что-то имею в виду под этой фразой.
— Шучу, — пробормотал я, но она мне не поверила. — У меня все хорошо. Похитителя поймали?
Ресницы Киссиндры дрогнули:
— Нет. Кот… Эта гидранка… Вчера случилось что-то еще, кроме того, что ты рассказал Санду?
— Нет. — Меня заинтересовало, кто велел спросить меня об этом.
— Тогда почему ты ушел с приема? Из-за меня?
— Ты могла бы больше мне доверять, — сказал я и отвел взгляд, нахмурившись, так как ее глаза не отпускали меня. — Гидраны.
Она постояла некоторое время, не говоря ничего. Наконец она осторожно спросила:
— Это потому что ты наполовину гидран? Я покачал головой.
— Тогда…
— Оставь это, Киссиндра.
Она потупила взгляд с таким выражением лица, которому только я мог быть причиной.
— Это неважно, — сказал я, чувствуя себя ублюдком. — Это прошло. Я хочу забыть об этом.
Она молчала, но я видел ее сомнение, вопросы, на которые она не получила ответа.
— Каким получился твой визит к дяде? — задал я вопрос, просто чтобы переменить тему.
— Хорошо.
На минуту я почти поверил ей, потому что она сама почти верила в это. Но лицо ее вытянулось, будто тяжесть лжи оказалась слишком большой.
