Павел Амнуэль - Дорога на Элинор
И что?
Ничего, — подумал Терехов. Этот человек звонил вчера. Шептал в трубку: «Ты взял у меня жизнь!.. Жить ты будешь, потому что умру я»…
Невозможно. Если это происходило на самом деле, то похожий на выстрел звук, раздавшийся в конце разговора…
Глупости, — подумал Терехов. Просто упала трубка. Где он мог взять пистолет?
Нет, не может быть. Это другой человек. Почему ты решил, что — тот самый?
Но ведь ни о ком больше не сообщают — кто покончил с собой вчера…
А почему ты думаешь, что тип, звонивший и шептавший, действительно был…
Потому что он написал «Вторжение в Элинор». Он писал роман двадцать три года (значит, ему было двадцать, когда возник замысел?), больше половины жизни…
Почему ты уверен, что это он?
Потому что, — сказал себе Терехов.
Может, Ресовцев — не тот человек, но нужно убедиться. Терехов точно знал, что не сможет существовать в этом мире, пока не выяснит правду.
Ресовцев жил на Шаболовке. Это какое же отделение? Сто семьдесят пятое, кажется… Или шестое? У Терехова, в принципе, были знакомые во многих отделениях милиции — доводилось устраивать презентации, обращаться за консультацией, точнее — делать вид, что обращаешься, все нужные ему сведения Терехов получал, конечно, не от милицейских начальников и, тем более, не от простых оперов, ему достаточно было интернета и того, что можно было вычитать в газетах, но для поднятия собственного реноме и завязывания контактов он все-таки старался милицию не обижать, понимая, что в свое время помощь какого-нибудь милицейского майора может оказаться не бесполезной.
Терехов перелистывал записную книжку. Шестое отделение… Анатолий Ильич Мартынов. Высокий, как дядя Степа, старший лейтенант. Примерно год назад после встречи, которую устроило издательство для работников охраны правопорядка, он подошел, когда Терехов закончил раздавать автографы и торопился к выходу.
— Мартынов моя фамилия, — представился старлей, и Терехову пришлось задрать голову, что видеть лицо собеседника. — Я сидел, слушал и вот что хочу спросить, извините. Не обидитесь?
— Н-нет, — протянул Терехов.
— Вы действительно думаете, что преступление можно раскрыть?
— Но… — растерялся Терехов. — А чем же вы и ваши коллеги…
— Я имею в виду дедукцию, анализ и прочую фигню, — перебил дядя Степа Мартынов. — Вы знаете, наверно: если по свежим следам преступника не поймали, то пиши пропало. Если он не идиот, конечно. А у вас преступники явно не идиоты, почему они так легко дают себя поймать?
— Ничего себе легко, — обиженно сказал Терехов — в его романе «Смерть откуда ни возьмись» частный сыщик Борода три месяца гонялся за матерым бандюгой, получил две пули — одну в бедро, вторую в голень, — но именно дедукция и правильная оценка поведения преступника (Борода, ко всем своим достоинствам, был прекрасным психологом, поскольку окончил еще во времена перестройки соответствующий факультет МГУ) привели героя к победе, а книгу — к благополучной развязке.
— Легко, — отмахнулся Мартынов. — На самом деле в девяти случаях из десяти заказные убийства не раскрываются, в семи случаях из десяти преступник попадается совершенно случайно, а не потому, что его удается вычислить, и в половине случаев убийства вообще не имеют реальных мотивов, а потому вычислить что бы то ни было абсолютно невозможно.
Все это Терехов знал без Мартынова. И дядя Степа, конечно, знал, что Терехов это знает. Но у литературы свои законы, в начале своего выступления Терехов рассказывал о сути и цели криминального романа. О мифологизации преступной идеи, о символическом значении образа частного сыщика и его преимуществе по сравнению со стандартным для советской литературы образом милицейского следователя…
Говорить об этом Терехову не хотелось, он устал, торопился, его ждала Маргарита, но как-то так получилось, что слово за слово, фраза за фразой, и разговор со старшим лейтенантом затянулся, продолжили они в его кабинете, где нашлась бутылка «столичной» («Не подумай чего, на работе не пью, а вот после — это как придется»), странным образом Мартынов оказался весьма сведущ в технологии детектива, знал, чем метод Холмса отличается от метода Вульфа и, тем более, от метода Мейсона, не говоря уж о методе Пуаро, и в тонкостях характеров великих сыщиков разбирался прекрасно — но современную российскую криминальную прозу на дух не переносил и Терехова, кстати говоря, тоже, хотя и признавал, что, в отличие от прочих, в его романах сохранилась прежняя романтика отношений преступника и сыщика, и грань между добром и злом, исчезнувшая в иных нынешних произведениях, у Терехова, к счастью, видна достаточно отчетливо.
В общем, поговорили неплохо. В час ночи Мартынов довез гостя до дома на милицейском «жигуле», и только тогда Терехов вспомнил, что обещал быть у Маргариты в десять, она приготовила цыпленка-табака, и теперь ему неделю придется ползать перед ней на коленях — фигурально, конечно, — чтобы вымолить прощение…
— Майор Мартынов слушает, — степенно проговорил в трубке забытый уже голос бывшего старшего лейтенанта.
— Поздравляю с повышением, — вырвалось у Терехова.
— Спасибо, Владимир Эрнстович, — поблагодарил Мартынов.
— Вы меня узнали? — поразился Терехов.
— С вероятностью процентов девяносто, — сказал майор. — У меня абсолютная память на голоса, как у некоторых — на лица, а у музыкантов — на ноты.
— А я быстро забываю, — признался Терехов, — голоса, лица, особенно фамилии. Правда, сюжеты прочитанных книг помню, даже если читал в глубоком детстве.
— Профессиональное, — сказал Мартынов. — Так я вас слушаю, Владимир Эрнстович. Простите, не могу долго говорить…
— Да-да, — заторопился Терехов. — Я, собственно, по поводу сообщения, только что прочитал в рассылке… Где-то в вашем районе вчера покончил с собой некто Ресовцев.
— Было такое, — согласился майор.
— Он… оставил записку? И… может, это не самоубийство? Откуда у него пистолет?
— Почему вы решили, что он застрелился? — удивленно сказал Мартынов. — Вам что-нибудь известно об этом человеке?
— Абсолютно ничего! Потому и спрашиваю. Не застрелился, вы говорите?
— Повесился на крюке от лампы в кухне. О записке ничего сказать не могу.
— Значит, была?
— Ничего не могу сказать, — повторил майор и, почувствовав на расстоянии огорчение Терехова, добавил: — Я это дело не веду, так что… А вообще — почему Ресовцев вас интересует? Вы сказали, что с ним не знакомы…
— Не знаком. Просто… Странным показалось — человек покончил с собой…
