Алексей Иванов - Победитель Хвостика
Старая Багарякская дорога не страшная, а торжественная. Сосны выстроились огромными рядами, еловые пики вытянулись к небу, березы и осины собрались в купы, и в них слышен плеск листьев. Тропинка прекращает вилять и бежит ровной линией. Поваленных стволов больше нет, они уползли. В кучах папоротника что-то едва заметно переливается рубиновым светом. Лес просматривается насквозь и похож на грот со сталактитами. В гуще его вспыхивают бледно-зеленые искры. Почти оглушая, верещат хортобионты. Над дорогой, одним концом упираясь в водохран, а другим — в Багаряк, стоит Млечный Путь. Он струит холодные, прозрачные волны, и лунные колоннады танцуют, как водоросли.
— На Багаряке лес особый, — говорит Танька. — Много тысяч лет назад эти места берегла исполинская птица, которую и звали Багаряк. Но однажды она увидела, что к земле мчится огромный метеорит. Чтобы метеорит не взорвал и не спалил все вокруг, она кинулась навстречу и подставила под удар свое тело. Метеорит пробил птицу Багаряк насквозь и рухнул вниз, потеряв силу. Он проломил скалы и ушел в самые недра. Так родилась Великая Дыра — Источник Времени. А мертвая птица Багаряк, кувыркаясь, неслась с небес, и перья, что вылетели из ее крыльев, воткнулись в землю и проросли соснами. Когда в Лучегорске была мебельная фабрика, несколько таких сосен срубили. Пока Пальцев был еще мэнээсом, у него на кафедре оказался стул из такого дерева, поэтому Пальцев заболел щелпизмом и основал здесь биостанцию.
Далеко впереди тропу бесшумно пересекает троллейбус с погашенными фарами и исчезает в чаще.
— Смотри-ка!.. — негромко досадует Танька. — Ну что делать с этой скотиной!.. Шпионит. А зачем — никто не знает.
Мы минуем косогор, старую просеку, спускаемся к реке и выходим к заброшенной деревне. Нелюдимо чернеют остовы домов. Изредка сверкают листья крапивы или осколки стекла. Это и есть Багаряк.
На берегу пылает костер. Подобно плахе, стоит чурбак с воткнутым топором, валяются поленья. На столбах из битого кирпича высятся три закопченных котла. Вокруг костра сидят три девицы с длинными зелеными волосами и веселыми, хотя и жуткими лицами, одетые в какую-то заплесневелую мешковину. Вместе с ними и тот, кого, видимо, и называют Прошлогодним Утопленником, — безобразный толстяк в лохмотьях.
И, конечно, Тимофей Улыбка, подлец.
— Привет, — говорит всем Танька. — А вот и он.
— А-а!.. — радостно восклицает Тимофей, раздвигая улыбку. — Землячо-ок!.. — и холод продирает меня в животе. — А я и не знал, что ты Татьянин дружок, хотел сожрать, грешным делом!.. Ну, садись, садись. Собак-то все еще дразнишь?..
Прошлогодний Утопленник сопит и сипло говорит:
— А я своих привел... Эти из старицы, надежные, с женихами...
Девицы стреляют глазами, шепчутся и хихикают.
— Там этот троллейбус ошивается, — сообщает Танька. — Сходи, Тим?..
— Ладно, проветрюсь, — покладисто соглашается Тимофей, берет полено и уходит.
Мне становится полегче.
Но тут в кустах раздается треск сучьев и шелест листвы. Кто-то огромный рвется на поляну. Я сжимаюсь. Кусты расступаются, и из темноты к костру, переваливаясь, выползает наша банька с биостанции. Она останавливается, колыхаясь, и раскрывает дверь. Из двери выходят две сморщенные куриные ноги, топчутся на месте и замирают. Баня тяжело, забирается на них, будто надевает сапоги.
Девицы у костра киснут от смеха.
— Ах ты поганец, волчий глаз!.. — вдруг слышим мы из лесу, и сразу раздается мощный шум, словно бежит носорог, а вслед за ним глухой и гулкий удар поленом в троллейбусный борт. — Получай, репей пакостный!..
— Так, — подводит итог Танька, — с одним делом управились. Что ж, Маза, теперь подожди полчаса...
Я покорно отхожу в сторону и сажусь в траву.
Через полчаса на поляне тесно, шумно, жарко, суетливо. Тенями носятся девицы с коромыслами, валит пар, котлы бурлят, окошки баньки тускло багровеют. Утопленник стоит на коленях и держит в огне костра могучие клещи. Тимофей с оглушительным хрустом уминает рукой веники.
— Готово, девчонки! — высовываясь из дверей бани, кричит Танька. — Тащите его сюда!
Я успеваю еще вскочить, но эти проклятые русалки, вылетая из тумана, сшибают меня с ног, хватают, ошпаривают кипятком. Я ору, цепляясь за свои шмотки, а они с визгом волокут меня и кидают в баньку, вскакивают сами и захлопывают дверь.
И тут я сожалею, что не умер маленьким.
В бане безвоздушное пекло, и я в момент обсыхаю и снова обливаюсь потом. Любое движение обжигает до пузырей. В голове треск, в глазах малиновое зарево, легкие работают, как птичьи крылья. Темно и тесно, носоглотку дерут свирепые запахи трав. К окошку прилипают физиономии Тимофея и Утопленника. Девицы в багряном полумраке удесятеряются числом и снуют с такой скоростью, что в глазах у меня все едет, и я лечу в какую-то бездну.
Я рвусь, отбиваюсь, кричу, хриплю, задыхаюсь, но им на это наплевать. Они, хохоча, окунают меня в здоровенную бадью, расстилают на полке и топят в пене из мха и грязи. Я давлюсь этой пеной, пускаю пузыри, отхаркиваюсь, извиваюсь, сердце вырастает размером с футбольный мяч и сумасшедше колотится. Потом меня вновь окунают в бадью, полощут там, подобно тряпке, достают, швыряют обратно на доски и начинают скрести корой. Мои кости гнутся и трещат, что-то скворчит, как масло на сковороде, кожа слезает лохмотьями, кровь заливает пол. Меня растягивают в разные стороны метров до трех и лупят скалками, а потом сжимают так, что затылок упирается в пятки, и давят, наваливаясь кучей. Меня выжимают и скручивают, из меня течет грязь, мазут и какая-то гадость. Меня выворачивают наизнанку и вновь полощут, я уже не могу сопротивляться. Я превращаюсь в кашу, в бесформенную массу, меня мнут, месят и тискают, как тесто, разрывают на куски и слепляют в ком, раскатывают, как блин, и моют вишневым соком. Мои останки вываливают в бадью и выдергивают меня оттуда совершенно нормального, с руками-ногами, и уже такого швыряют все на тот же полок и в четыре силы охаживают вениками. Я кричу и бороздю ногтями доски, кровавые царапины вспыхивают на теле и тут же гаснут. Трижды пропустив сквозь строй с дубовыми и березовыми прутьями, а затем с еловыми лапами, на меня выливают бадью и выбрасывают на улицу.
— В котлы! В котлы!! — вопят девицы.
Я взлетаю по приставной лесенке и бух в булькающую жижу. Меня продирает судорогой, и я перекидываюсь в другой котел, где до костей прохватывает испепеляющий огонь. Что со мной делается в третьем котле, я не понимаю, но оттуда я выскакиваю таким, словно состою из пружин и электричества.
Девицы налетают на меня, вереща, втаскивают обратно в баню, где хватают за руки и за ноги, валят и суют головой в окошко. Я и мигнуть не успеваю, как моя башка оказывается снаружи. Тут Тимофей Улыбка и Прошлогодний Утопленник пребольно хвать меня за уши да огромными гвоздями и приколачивают их к чурбаку. В рот лезет кляп, я бешено дрыгаю ногами и верчусь, а девицы веселятся. Тимофей берет прокаленные в костре клещи и с размаху всовывает их мне, как говорит Николай Марков, в дыню. От страха я леденею, жмурюсь и тотчас слышу треск, лязг и скрежет. Рядом оказывается Танька и кладет мне ладони на лицо. Из моего черепа вытаскивают какие-то железяки и бросают наземь. Они звякают друг об друга.
