Алексей Корепанов - Тени Марса
— В том-то и дело, что нет света. Авария в электросетях.
— Дождаться, когда солнце взойдет! — бодро гнул свое Торнссон, вытаскивая из ровера бур.
Алекс Батлер вздохнул:
— Нет там никакого солнца, Свен. Вечная темнота...
* * *
Работали до сумерек, забыв о времени и не обращая внимания на голод. Все были охвачены азартом, хотелось делать все как можно быстрее и сделать как можно больше. Однако Алекс Батлер время от времени поглядывал на темную громаду Сфинкса, предвкушая тот момент, когда они доберутся до золота и он возьмет ровер и отправится к древнему сооружению, очень похожему сверху на маску со слепыми глазами — маску с праздника Хэллоуин в земном городе Бостоне.
И лишь когда командир Эдвард Маклайн с орбиты самым категоричным образом приказал прекратить работы и устраиваться на отдых, участники Первой марсианской разогнули натруженные спины. Небо было уже не розово-желтым, а темно-лиловым, в нем сверкали Фобос и Деймос и скромная точка «Арго», а еще — мириады звезд, до которых никогда не суждено дотянуться человечеству. Да и зачем?.. Звезды были далеко, и с их, звездной, точки зрения, перелет с Земли на Марс — миллионы и миллионы километров! — был даже не шагом, не шажком, а так — чуть ли не ходьбой на месте в собственном доме...
В «консервную банку» возвращались, еле волоча ноги от усталости, — не помогала и пониженная сила тяжести, а с пустотой в желудках не смогли справиться даже хваленые энергетические батончики «Хуа!»» разработанные учеными из институтов и лабораторий Пентагона. Такой батончик был создан еще в девяностых годах как часть так называемого «рациона первого удара», призванного обеспечить высокую физическую и умственную работоспособность солдат и их хорошее самочувствие во время напряженных боевых операций. «Хуа!» — это отклик солдат, сокращение от «слышу, понял, признал»... Позади остались выемка, Уже полностью скрывшая оставленный в ней Леопольдом Каталински экскаватор, и высокий конус перемещенного с помощью транспортера грунта. В это время суток тут должен был царить как минимум семидесятиградусный холод, однако датчик показывал устойчивый плюс... И это продолжало оставаться необъяснимым. Впору было задуматься о вмешательстве каких-то сверхъестественных сил, но Алекс Батлер не верил в сверхъестественное, твердо усвоив древний тезис о том, что чудо — это явление, происходящее в соответствии с пока неизвестными нам законами природы. А где-то на уровне подсознания затаилась у него мысль о том, что эта невероятная аномалия, которая не лезла ни в какие ворота, каким-то образом связана с объектами Сидонии. Точнее, с одним из них — с Марсианским Сфинксом...
Когда до модуля оставалось десятка три шагов, Флоренс, шедшая первой и освещавшая путь фонарем на шлеме, вдруг остановилась и, подняв лицо к чужому небу, медленно, вполголоса, продекламировала:
Ни ненависти, ни любви
В пустых глазницах ночи,
Минервы мраморной укор:
Невидящие очи...
— Ну и дела, — пробурчал, чуть не наткнувшись ва нее, Леопольд Каталински. — Нанотехнологи, оказывается, временами сочиняют стихи.
— Да нет, это что-то знакомое, — возразил Алекс Батлер — Кто-то из старых, да, Фло?
Флоренс повернулась к нему:
— Не таких уж и старых. Это Роберт Фрост.
— Нанотехнологи, оказывается, временами читают Фроста, — вновь вставил Каталински. — Или ты из литературоведов в нанотехнологи подалась?
— Я, Лео, не на одних триллерах выросла и не только в телевизор пялилась, а еще и книжки читала. За старшей сестрой тянулась, она у меня умничка. Стараюсь, понимаешь ли, не быть узким специалистом.
— Ну-ну, — сказал Каталински. — Я тоже в школе что-то читал. Но никакого Фроста не знаю. Или не помню. Вот Шекспира знаю: Гамлет, Ромео, король Артур... Кто он, этот Фрост, — американец? Англичанин?
— Родился, по-моему, в Сан-Франциско, — ответила Флоренс. — Один из крупнейших поэтов двадцатого века, между прочим. А король у Шекспира не Артур, а Лир.
— Стихи не воспринимаю, — безапелляционно заявил Свен Торнссон. — Вот песни — другое дело.
Алекс Батлер оторвал взгляд от незнакомых звездных узоров:
— А я Фроста знаю. Насчет звездопада мне еще лет в двадцать понравилось. Что-то такое, точно уже не помню... Я шел под звездопадом, и на голову вполне могла свалиться звезда... Не помнишь, Фло?
— Помню, — ответила Флоренс и скромно добавила: — Не хотелось бы хвастаться, но у меня очень хорошая память. И не просто хорошая, а где-то даже ну очень хорошая. Во всяком случае, многие тексты могу пересказать почти дословно, а уж стихи...
— А ну-ка, ну-ка. — В голосе инженера-универсала прозвучала ирония. — Кому там на голову звезда упала?
— Сейчас, — сказала Флоренс. — Представлю себе вузкную страницу...
Она немного помолчала, и, когда Каталински, усмехнувшись, уже собрался разразиться чем-то ехидным, вновь начала декламировать:
Когда я, глядя под ноги, сутул,
Под звездопадом брел во тьме ночной,
Не мог я разве быть убит звездой?
Тут был известный риск — и я рискнул.
— Браво! — с восторгом воскликнул Алекс Батлер. — Флосси, ты просто молодец! Уникум! Во все экспедиции — только с тобой.
— А ты командира стихами не достала, пока мы в усыпальнице торчали? — поинтересовался присевший на корточки Свен Торнссон.
Флоренс сделала какое-то движение, но промолчала. Выражение ее лица за стеклом шлема нельзя было рассмотреть в быстро сгущавшейся темноте. Торнссон даже не подозревал о той зоне взаимного притяжения, в которой находились командир и на-нотехнолог, — голова его была забита схемами посадочного модуля.
— Какие стихи! — поспешно отреагировал на вопрос пилота Алекс Батлер. — Думаешь, было там время для стихов? Это же не в усыпальнице бока пролеживать.
Свен Торнссон медленно выпрямился во весь свой впушительный рост и, вероятно, был готов затеять Дискуссию, но его опередил Леопольд Каталински.
— Мы сегодня ужинать будем или нет? — ворчливо вопросил он. — И как насчет того, чтобы хорошо поспать перед работой? Не знаю, кто как, а я и есть хочу, и спать хочу. Экскаватор сам ковыряться в земле Не будет. А мы вместо ужина о звездах рассуждаем.
И вместо обеда, между прочим, тоже. Ночи — очи... Звездопад — камнепад... Лирика это все. Ах, звезды! Ах, светят! Фонари влюбленных! Ах, как хорошо взявшись за руки, гулять под звездами, как романтично... Ерунда! — Он рубанул рукой воздух, словно одним ударом невидимого меча хотел разделаться со всякой лирикой. — Что такое звезды? Раскаленные шары, обычные небесные лампочки — и нет в них никакой лирики-романтики. Спектральный класс такой-то, масса такая-то, температура такая-то. Точка. Ужин заменить никак не могут.
