Тимур Пулатов - Черепаха Тарази
И я притворялся очень долго и очень умело, но бог свидетель - господа не проведешь! Щедрость его оказалась столь безграничной, а око его таким зорким, что он не дал мне уклониться, и я, хотя и не попал к нему на прием, все же получил его Подарок, в виде эликсира, освобождающего дух, то есть просто-напросто одну из его многочисленных болезней, которая на языке обывателей коридора называется меланхолией.
Но тут, в коридоре, я услышал и утешительное, - оказывается, господь одаривает болезнью-духа тех, к кому он особенно благосклонен и хочет приблизить к себе, сделав как бы секретарем при столе.
Но чем я заслужил его особую милость? За что? Я ведь не мученик, не святой, душа моя полна скверны, а тут такая божеская благодать!
Не ошибка ли это? Не присвоил ли я Подарок того, кому он по заслугам предназначался?! И самое ужасное - не раскроется ли когда-нибудь этот обман, эта ошибка судьбы и не схватят ли меня за руку как вора, чтобы отобрать Подарок назад да еще опозорить на глазах всего общества?
Я готов был тут же вернуть Подарок обратно и снова, плутовато усмехаясь в усы, слоняться взад-вперед по коридору, делая вид, что состою на учете, и с невинным лицом тут же являться при первой перекличке, но господь, очевидно, не любит, когда ему возвращают его Подарок...
И тогда я решил примириться с его Подарком, сделать вид, что вполне заслужил его особую милость. В самом деле - тот, кто урвал у господа то, чего он недостоин, скажем, власти или особых благ или любовниц, - ведь они умеют делать хорошую мину, почему бы и мне не попробовать? Тем более я ничего не просил у господа и всегда уклонялся от просьб, чтобы его не утомлять своей персоной, - а в коридоре я просто потому, что другого места нет, где бы мог толкаться проситель.
И я принял божий дар - иного выхода у меня не было. Ведь этот подарок господа - как будто и не Подарок вовсе, другие, я уверен, возвратятся к нам после приема, скажем, с сундуком на спине или с любовницей на руках, несут и незачатых детей бесплодные женщины, а старцы три аршина земли в мешке за сгорбленными спинами - все это, как принято говорить в коридоре, - материя, вещи на ощупь и на вес, на цвет и на вкус, а твой Подарок бесплотный, эфир - можно сказать, как спал ты под лавкой просителей, так и остался без кровати...
В первое время, получив Подарок, я действительно все чаще и чаще уползал под лавку, потому что такая хандра стала одолевать, что тягостно рукой шевельнуть, не то чтобы вскочить по первому зову того, кто занес мое имя в список очереди. Слышу, что меня окликают грозно, но встать не могу равнодушие, а когда меня все же находили под лавкой и выволакивали, чтобы я встал перед гневным оком катиба [Катиб - писец, секретарь (араб.)] с бакенбардами, - тот меня - раз! раз! - перчаткой по щеке за непослушание. А я стою и покачиваюсь, и хандра, вселившаяся в меня, не дает мне возможности ответить по достоинству обидчику. А когда белая перчатка секретаря чернеет от моей грязной физиономии и когда он с брезгливостью прерывает свое истязание, я снова, облизывая раны, уползаю в свою обитель под лавкой, и снова непонятно - сплю ли я, бодрствую ли, в кошмаре или наяву...
Так продолжалось изо дня в день - поздно утром едва просыпаюсь весь в поту, слышу, опять кличут для проверки, и снова не могу срочно предстать перед поганой мордой катиба, а когда наконец выползаю, доставляя много хлопот другим просителям, - кое-кому отдавливаю ноги, кое у кого запутываюсь в шароварах или в халате - и снова, как плата за неповоротливость, брань и удары ведущего список к господу.
Вначале я отделываюсь просто выговорами, то есть мое имя каждый раз отодвигают все назад и назад, ближе к хвосту очереди, а потом и вовсе плохо - узнаю, что писец просто взял и вычеркнул мое имя из списка просителей к великому удовольствию собрания всего коридора, которое, видно, и подсказало ему этот хитроумный ход.
И странное дело - меня тут же охватил дикий ужас. Ведь раньше я, находясь в списке просителей, чувствовал себя прямо или косвенно в обществе коридорников, с народом, хотя, как известно, я лишь прикидывался просителем. А тут всех теперь окликают и все общество перед секретарем навытяжку, а тебя нет, тебя не называют, ты безымянный, то есть без рода и племени, чужак.
И как теперь мне быть, раз я вне общества, но в коридоре, а выхода из него я не знаю - тогда, стало быть, общество вправе поступить со мной как с посторонним, чужаком, которого надо гнать в три шеи и, загнав в тупик с пеной у рта, уничтожить.
В ужасе бросаюсь я к ногам катиба и прошу его сжалиться и снова внести меня в список, согласен даже на какой-нибудь дополнительный, хоть на фиктивный для отвода глаз. Бью себя в грудь и предлагаю мошеннику взятку, а он, против обыкновения, вдруг взял и стал в позу, то есть отказался от взятки, да еще топнул ногой у моего жалкого, распластанного тела и чуть не повел меня к судье, да, видно, сам плут был нечист совестью, побаивался сверлящего ока Закона - махнул рукой и не повел.
Подумал я в страхе, что вот теперь-то за меня, как за чужака, возьмется наконец толпа и устроит самосуд, но гляжу - публика, утомившись от криков, разом притихла, как только секретарь сжалился надо мной, и все снова зашептались о главном - о путях к господу.
Заметался я и прямо врезался в темную нишу в стене и там сник, притих в ожидании очередной вспышки гнева общества. Прошло довольно много времени в муках страха и подозрений, я даже боялся шевельнуться в нише, не решался выглянуть, лишь чьи-то стоны, бормотания и вкрадчивый шепот напоминали о том, что я есть в коридоре.
И тут случилось великое освобождение - Подарок господа сработал! Как будто что-то щелкнуло в моей голове, как бы открылся замок, и дух мой как ядро вылетел из ниши, а слабые контуры тела моего бренного, как облачко дыма, еле поспевали за ним. Сам же я так и остался стоять в нише с разинутым ртом, как посторонний наблюдатель, - и теперь мое прежнее "Я" состояло как бы из двух "Я". "Я" - главного, витающего над коридором освобожденного духа с энергичным именем Я-Это-Да, и прежнего моего тела, притворяющегося просителем с этаким вялым именем Я-Так-Себе, по-прежнему в страхе приросшего в нише.
Представить себе не можете, какое ликование охватило этого зрителя в темной нише, когда Я-Это-Да, как отважный рыцарь, первым делом напал на катиба и стал толкать его в бок, щекотать, дергать его за рыжую бороду, а потом вырвал из его рук список просителей и полетел над головами изумленных коридорных с криком и улюлюканьем.
А секретарь, бледный от ужаса, стал подпрыгивать, этакий толстенький человечек, и хватать своими короткими ручонками список, как свою улетевшую душу. И как он звал себе на помощь всю остальную публику, и как она валом валила, мешая друг другу.
