Геннадий Емельянов - Истины на камне
Мы появились перед деревней рано утром, на восходе, Солнце поднималось где-то далеко, выплывало, качаясь между холмами, в долину лился непривычный для меня свет — синий, он преломлялся в росе, на кустарнике за деревней, горел огоньками. Внизу, у самой земли, что-то качалось, ползло, стонало, освобождаясь от сна. Листья, покрывающие деревню, блестели.
— Они спят?
— Они давно не спят! — ответил Скала и присел на корточки, закричал визгливо, ударяя ладонью по ляжкам себе:
— Разве вы не видите, это я, Сын Скалы из клана воителей. Я ходил за соком Белого Цветка. Разве товарищи мои — Червяк Нгу и Мягкая Трава — не вернулись? Я пришел рассказать вам о своих подвигах и привел свидетеля, он — из гвардии Вездесущего и Неизмеримого, он скажет вам про то, какой я теперь сильный и могучий. Я научился побеждать, и это подтвердит воин из гвардии Вездесущего. Копьем я могу проткнуть землю, как гнилой плод, могу выжать из пепла воду. Разве есть еще в нашей деревне такие? Разве я вам больше не нужен, у вас разве избыток охотников, и уже не надо защищать слабых, как учит нас Пророк?
Деревня молчала с угрюмым пренебрежением. Скала же продолжал канючить в том духе, что без него в данный Момент племя — не племя, толпа обреченных, не больше. Без него дети будут ложиться спать с пустыми желудками и Пророк не вспомнит ни одной Истины, кроме той, которую знает. Что же касается воинов, то они разучатся бросать копья и одряхлеют, не познав девственниц.
Скала витийствовал, а деревня молчала. Я начинал гневаться не на шутку, я думал всерьез о том, что эти жалкие граждане должны устроить празднество по случаю нашего прибытия, должны ликовать беспробудно, но они, понимаешь, в рот воды набрали, будто мы со Скалой совсем уж бросовые парни. Я боялся наделать глупостей по горячке и сказал:
— Предлагаю позавтракать, брат мой.
Скала тотчас же согнал с черного своего лика скорбное выражение и закатил глаза — он тоже, видать, проголодался. Мы с достоинством удалились в редколесье, где пряталась танкетка.
После завтрака Скала опять принялся за уговоры, и в его рассуждениях пробивались уже новые мотивы: меня, дескать, можете признавать или не признавать, но со мной здесь посланник Вездесущего и Неизмеримого, он, посланник, добр и могуч, нетерпение его тоже имеет предел, а коли уж он разгневается, даже Сын Скалы ничем не сможет помочь своему племени. Брат попал в точку: терпению моему наступал конец. Сперва я хотел подойти ближе и раскидать шаткую загородку деревни, как раскидывает ее бешеный слон, но Скала остановил меня, шепнув, что оттуда, из городища, нас запросто могут закидать копьями. Рисковать не стоит. Тогда я вспомнил про свой лук. Тетива была из синтетической нити необыкновенной упругости, я натянул ее до отказа, и стрела с пчелиным перегудом рванула из моих рук, через мгновение раздался щелчок, и с вершины маковицы, гремя подобно куску жести, покатился коричневый лист. Падал и гремел он долго и лег на траву плашмя.
— Ты совершил великий подвиг, брат мой! — испуганно шепнул Скала. — Скажи заклинание, и они выйдут.
— Какое еще заклинание? — Краем глаза я видел: на маковице торопливо заделывают дыру. Технология там, похоже, налажена — пока я смотрел на Скалу, который сидел на корточках и восхищенно жмурился, дивясь моей удали, все было поправлено.
— Лист дерева пур прокопчен на костре, его не может пробить даже стрекотуха, а ты пробил его, брат мой! Они поверят, что ты с неба. Скажи заклинание!
— Какое?
— Любое.
Я пожал плечами, включил «лингвист» на полную мощь и крикнул:
— Упавшие с неба не привыкли ждать, почему вы молчите там, племя Изгнанных? Я могу предать ваш дом огню. Сейчас я произнесу заклинание, и если после заклинания вы не откроете ворота и не впустите нас, пеняйте на себя. Я не привык ждать.
— Говори заклинание, брат!
Ничего заклинательного не пришло в голову, и я запел песенку, популярную в школе Первой ступени. Я пел ее в свое время самозабвенно, потому что сам нашел текст в старинной книге и благодаря мне она стала популярной среди друзей и однокашников.
— Не переводи! — приказал я «лингвисту» и заорал, приплясывая:
Бабушка козлика очень любила.
Бабушка козлику трусики сшила.
Трусики сшила бабка козлу.
— Хорошее заклинание, брат!
Мне и самому оно нравилось: мотив был живой и веселый. Жаль только, что в старинной книге был лишь этот куплет и ни слова дальше.
— Еще петь?
— Не надо — они идут.
И верно: они шли, как бы просачиваясь сквозь нижний ряд городьбы, и листья шевелились, будто клавиши. Это было немое и скорбное шествие. Впереди, с натугой переставляя худые ноги (он их не сгибал в коленях), вышагивал рослый старик с пучком жестких волос на макушке. Волосы били из его черной головы фонтанчиком, перевязанные зеленой веревочкой. С чахлых плеч старика на спину свисала небольших размеров пестрая шкура. За стариком на почтительном отдалении полукружьем двигалась рать, состоящая из мужчин разных возрастов. Некоторые имели копья, другие же были вооружены тяжелыми палками.
— Что за личность? — спросил я у Скалы, имея в виду тонконогого старика.
— Главный Воин, Когда он был совсем молодым, он проткнул глаз киню. Глаз лопнул с силой грома. Главный Воин живет не с нами и появляется редко, когда беда.
— Как зовут его?
— Так и зовут.
— Ему на пенсию пора. Давно, между прочим.
— Не понял, брат мой?
— После разберемся. А почему ты на коленях, Скала?
— Так разговаривают с Главным Воином.
— Неприлично валяться на коленях, но тебе видней…
— Закрой уста, брат мой. Смотри и слушай.
Главный Воин, проткнувший в далекой молодости глаз страшному зверю по имени кинь (глаз, как известно, лопнул со звуком грома), все плелся в нашу сторону, за ним стеной, настороженное, двигалось войско. Это было не страшно, но я на всякий случай не спускал с толпы глаз: мало ли что может взбрести в голову какому-нибудь удальцу треснет по голове палкой, потом разбирайся, кто прав и кто виноват. Реакция у меня отменная, но береженого ведь и бог бережет. Мне хотелось дать под зад высокомерному деду, чтобы он ускорил свой немощный шаг и кончал спектакль, но мой удел пока — смотреть и слушать, как ведено.
Главный Воин наконец доковылял до Скалы, лежащего ниц. Я заметил мимоходом, что уши моего брата просвечивают несолидно, как у поросенка, затылок его напряжен, спина колышется от частого дыхания. Старик постоял в прострации, с закрытыми глазами, волосы его блестели, будто крыло ворона. И что же дальше?
