Роман Подольный - Четверть гения (сборник)
— Ты так ничего и не извлек из последней беседы с тройкой Руднева, Карл?
— Нет. Все то же. Но чего мне стоило их поймать! Бегают они от нас, ребята.
— Еще бы! Я бы и сам сейчас от себя бегал, будь это возможно. Чего стоит один вопрос о том, сколько раз в году данный субъект стрижет ногти на ногах…
— Может быть, четверка и тройка — это слишком много для исследования?
Самый простой случай коллективного таланта — двойка, пара. Этот же случай ведь чаще всего и встречается у литераторов…
— А толку? — спросил Леонид. — Частота — это еще не простота. Да, кстати, я вчера побывал у братьев Кораблевых. Простейший случай, говоришь? Тесты, как вы знаете, ничего не сказали нам о различиях между братьями. Ну, а конкретное наблюдение?.. Вот оно. «Егор сидел за пишущей машинкой. Антон лежал на диване, время от времени почесывал себе переносицу и диктовал брату. Так полчаса. Потом Антон закричал с дивана: «Фу, устал. Меняемся?» И теперь за машинкой был уже Антон, а лежал на диване и диктовал Егор. Коллективное творчество продолжалось…» Вот и все. Братья одинаково относятся к людям и по-разному — к кошкам. И еще: Антон не играет в шахматы.
— То есть как? Не играет?! — вскинулся Карл.
— Вот так и не играет, — хладнокровно подтвердил Леонид.
— Это не может быть!
— То есть?
— Хватит вам спорить, — одернул их Тихон. — Лучше поговорим о том, кто точно умеет и любит играть, — мастере Перуанском. Поработаем еще с ним.
Только нужно найти какой-то другой подход…
Эта маленькая комната в шахматном клубе «Спартак» была как раз подходящей величины для того, чтобы семеро мужчин заполнили ее почти без остатка, расставив подальше друг от друга шахматные столики. Фигуры построились друг против друга, но играть между собой встретившиеся здесь сегодня не собирались — во всяком случае, просто играть.
— Вы нам звонили, не отпирайтесь. Зачем? — спросил самый юный, Перов.
— Мы хотим забрать у вас все вечера на неделю вперед. В интересах, поверьте, науки и ваших собственных, — начал Тихон.
— Боюсь, что вы не учли интересов моих девушек, — повел плечами самый толстый из «Перуанского», Ранцев.
— Девушкам тоже будет лучше. Они отдохнут, — бросил Карл.
— Никак, никак не могу, — заторопился худой, унылый, уже старый (по-нашему) — тридцатилетний, верно, Иванов.
Перов, высоко вздернув узкую черную бровь, выразил готовность служить науке верой и правдой. Скирмунт погладил себя по прилизанным волосам и информировал Трех Согласных, что сначала он должен выяснить, в чем дело и какая именно наука имеется; в виду.
И тогда начал говорить Леонид… Говорить? Нет, это было что-то высшее.
Все в его речи оказалось именно там, где надо: и слова о том, что
Перуанский войдет в историю, и утверждение, что они будут жалеть, если откажутся, и указания на мизерность недельного срока и намеки на возможность стать героем науки без риска попасть в ее мученики, и упоминание о том, что сами они, экспериментаторы, только кажутся молодыми. И правдивое перечисление их грамот и призов «по науке», и нагло-лживое зачисление Тихона (выглядел старше всех) в доктора наук, а
Карла и Леонида в кандидаты. Красивая была эта речь…
Когда она кончилась, все четыре ипостаси мастера Перуанского чувствовали себя побежденными. Началась, правда, мелкая торговля на тему о том, в какое время лучше начинать опыты и когда удобнее их заканчивать, но это уже были детали. Теперь вступала в силу заранее намеченная НИИМПом программа.
— Карл дает сеанс одновременной игры на четырех досках, — объявил
Тихон, — мы с Липатовым наблюдаем.
— Незачем, — смущенно возразил Иванов, — все мы наверняка проиграем.
— Вы договорились нас слушаться!
— Хорошо.
Да, играли они неважно. Все были где-то между третьим и вторым разрядом. Но играли явно по-разному. Кажется, что-то здесь можно было нащупать.
— Достаточно! — прервал игру Тихон. — Переходим к следующей стадии опыта. Перов и Ранцев играют консультационную партию против Фрунцева.
Иванов и Скирмунт — против Липатова. Поставим часы. Контроль — полтора часа на тридцать шесть ходов.
Уже пора было расходиться по домам, когда закончились эти партии. Карлу с трудом удалось сделать ничью. Леонид выиграл, но после долгой и упорной борьбы, притом благодаря грубому зевку противников.
Снова и снова встречались НИИМП и мастер Перуанский. Трое Согласных соединяли его составные части вместе по двое, по трое, по четверо, смотрели, чем игра одной половинки отличается от игры другой половины, трех четвертей, целого мастера…
И тут перед исследователями забрезжила надежда, недавно почти потерянная. От перегруппировки компонентов мастера Перуанского менялась не просто шахматная сила. Менялась и манера игры, другой характер приобретали ошибки и удачи.
Когда в очередную дробь мастера входил Ранцев, ее противник неизменно попадал в трудное положение по дебюту. А играть в этом случае эндшпиль не имело смысла даже при самом небольшом перевесе у «дроби». Так блестяще Ранцев знал шахматную теорию. И он получил условное прозвище «Теоретик».
Без Перова даже трем четвертям Перуанского явно было очень трудно определить общую цель, к которой следовало стремиться в данной позиции.
Кроме того, он был еще «службой безопасности» — замечал самую возможность мало-мальски грубых ошибок.
Скирмунт явно задавал тон, когда разрабатывался стратегический план пути к этой цели.
Иванов лучше всех умел наносить такгические удары, быстрее находил способы использовать небольшое временное преимущество.
Перов стал в терминологии НИИМПа Инициатором, Скирмунт — Стратегом, Иванов — Тактиком.
В общем, та же классификация годилась и для коллективных гениев из других областей — науки ли, искусства ли.
…Ох, до чего же они устали!
Тихон, способный не спать неделями, время от времени осторожно позевывал; Карл, принципиальный противник всех снотворных и возбуждающих, украдкой от друзей глотнул таблетку кофеина; Леонид, болезненно поморщившись, потер колено и лег на тахту, на живот, подперев голову руками. Никому из них и в голову не пришло, что завтра воскресенье и есть возможность выспаться как следует первый раз за последний месяц, а утро вечера мудренее, и, значит, стоило бы отложить этот разговор.
Нет! Опыты с мастером Перуанским были закончены. Нужно было подвести итоги. Ждать с этим?! И они только позволили себе подремать четверть часа в такси, по дороге от клуба к Тихону. А сейчас зевки, таблетки, позы — все это было данью усталости, — данью, сверх которой эта самая усталость ничего не могла с них получить.
