Сергей Беляев - Властелин молний
Оля рассказала мне, что в этом «гнезде бурь» во время грозы молнии часто ударяют в антенны, выставленные вокруг на горных вершинах, поток электродов мчится по проводам и, раньше чем уйти в землю, проходит через аппараты лаборатории. Самопишущие приборы записывают, как выразилась Оля, «характеристику молнии», или, иначе говоря, высоковольтного разряда, который происходит в сотые и тысячные доли секунды. Сложные и тонкие приборы отмечают на фотопленке мельчайшие изменения сил и напряжения тока. После проявления пленки причудливые линии подлежали микрометрическому измерению и тщательнейшему изучению.
Пока мы с Олей следили за работой аппаратов, Степан Кузьмич, словно капитан в рубке, сидел на крыше лаборатории под стеклянным колпаком и непосредственно вел наблюдения над молниями. Цифровым шифром он записывал характерные особенности разрядов и производил фотосъемки молний.
Я узнала, что на этой высокогорной станции установлены многолинзовые фотоаппараты, которые являются последним достижением советской науки. Представьте себе, друг мой, что те тридцать шесть окон, которые видела я в основании стеклянного колпака направленными во все стороны, на самом деле были тридцатью шестью объективами единого фотоаппарата для изучения молний. Благодаря такому полному охвату горизонта можно было фотографировать все молнии, вспыхивавшие в районе станции. Стеклянный колпак служил надежной изоляцией и защитой от молний. Степан Кузьмич по мере нужды включал ту или иную серию фотокамер так, чтобы сверкнувшая молния фиксировалась на пленке во всей своей сложности.
Простите, я немного забегаю вперед. Но мне хочется, чтобы вы поняли, что фотографирование молнии – сложнейшее дело. Сначала я думала, что просто в фотокамере движется пленка с определенной скоростью, как в кино, и на ряде кадров запечатлевается вся история молниевого разряда от зарождения до полного его угасания. Однако оказалось, что каждая камера производит одновременно три фотокадра – один неподвижный, а два других на кинопленках, движущихся в противоположных направлениях. Позднее я подробно ознакомилась с этими камерами.
На лошадях вьюком доставили мой чемодан. Мне отведена крохотная комната, похожая на вагонное купе. Дверь ее отодвигается на бесшумных шарнирах. Рядом – купе Оли.
Началась моя трудовая жизнь.
XIV. «А если тайны нет!»
На следующий день поздно к вечеру я очень уютно устроилась в моей комнате. И только успела удостовериться, что перстень благополучно покоится на дне чемодана, как звякнул звонок внутреннего телефона.
– Это я, – послышался голос Грохотова. – Если не очень заняты, то зайдите сейчас ко мне. Я в лаборатории…
Ущербная луна равнодушно смотрела на меня с холодного неба. Внизу серебрился туман, будто волны странного белесого моря. Казалось, что я не среди гор, а где-то на далеком острове, и даже не на нашей Земле, а на другой планете.
Над входом в лабораторию горела лампа. Дверь не была заперта.
– Можно? – спросила я.
– Разумеется, – послышался голос Грохотова.
Он сидел за столом. Рядом облокотился Симон.
– Собаки необходимы, – входя, услышала я слова Симона.
– А раз необходимы, то и достаньте тех самых, – сказал Грохотов и кивнул Симону на меня. – Вот, кстати, и Таня. Она отлично умеет обращаться с собаками. У нее были два чудесных пса. И клички расчудесные. Садитесь, Таня…
Поблагодарила и села. Симон простился и вышел. Грохотов проводил его. Я слышала, как он повернул ключ в замке. Но не пошевелилась. Давно решила быть готовой ко всему.
Стоя у двери, Грохотов любезно сообщил:
– Со вчерашнего дня вы зачислены в помощницы лаборантки ЭИВРа – Экспериментального института высоковольтных разрядов. Сейчас я приказал Симону, чтобы вам выдали полагающуюся одежду. Тут часто приходится менять ее. Ночи холодны, дни жарки. Попадете в облако – промокнете, надо переодеваться. А с аппаратами лучше работать в прозодежде.
– Целый гардероб? – улыбнулась я.
– Да… И целый набор обуви. Скоро начнет выпадать снег. Без валенок не обойтись.
Говоря это самым любезным и спокойным голосом, Грохотов занял свое место за столом. Он взглянул на меня так, что на мгновенье показался чужим и далеким. Выдвинул ящик стола, пошарил, потом вынул оттуда что-то и положил на стол.
– Вам знаком этот предмет? – спросил он тихо.
Я взглянула. Чуть вздрогнула.
На столе передо мною лежал железный стержень с блестящей, будто отполированной головкой.
Смешно было бы отрицать. Ведь Грохотов мог тогда отлично видеть в бинокль, как я путешествовала по степи и как заземляла стержень среди желтого пятна пушистых ковылей. А на следующее утро Грохотов мог спокойно обследовать местность и найти стержень, потому что голубой шар исчез именно на том самом месте.
Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, и я ответила, стараясь быть совершенно спокойной:
– Да.
Грохотов повертел передо мною стержень и положил его в плотный футляр синевато-свинцового цвета и закрыл крышкой.
– Очень прошу рассказать все, что вы знаете об этой модели.
Я прервала Грохотова:
– Модели? Но это же простой железный стержень!
– Пусть пока будет так, – отозвался Грохотов. – Слушаю вас, Таня.
– Я сидела вечером в саду… – начала я, упомянув предварительно, что совершенно не знала о существовании какой-либо лаборатории за рощей. Рассказывала не спеша, чтобы не уклоняться от истории со стержнем. Созналась, что мною руководило простое любопытство, – ведь из физики я кое-что помнила о шаровых молниях и о заземлении. Этим и объяснились мои поступки. Передала и слышанный рассказ возчика, ехавшего по степи из Волчьего Лога. Вспомнила его манеру говорить, и мне хотелось точнее передать интонации испуганного рассказчика.
– Да вы могли бы выступать на эстраде, – вскользь заметил Грохотов, отрываясь от блокнота, куда заносил коротенькие заметки.
– Я перестала мечтать о сцене, – ответила я, притворяясь обиженной. – Помните, как вы говорили, что наука нужна для искусства? Вы меня убедили. Теперь лаборатория кажется мне более подходящим местом, чем сцена.
Говоря так, я слукавила. В мои планы вовсе не входила излишняя откровенность с Грохотовым. Втайне я продолжала мечтать о сцене.
Грохотов ответил с искренней улыбкой:
– Вы так живо представили изумление возчика – просто удивительно… Но ближе к делу. Что дальше?
Я сама решила перейти в наступление.
– А дальше вы, Степан Кузьмич, исчезли, не попрощавшись, – сказала я, смотря на него в упор. Произнесла это я укоризненным тоном. Потом добавила тише: – Даже записки не оставили… Этим вы очень огорчили меня. Ничем не заслужила такого отношения. Разве я плохо выполняла то, о чем вы меня тогда просили?
