Олдос Хаксли - Обезьяна и сущность
- Из-за него-то у вас и рождаются уроды.
- Ты что, хочешь сказать, что дело тут не в Велиале? - В ее голосе звучит негодование и подозрительность; она смотрит на доктора Пула, как святой Доминик на еретика-альбигойца.
- Нет, конечно же, нет, - спешит успокоить девушку доктор Пул. - Он первопричина, это само собой. - Ботаник неумело и неуклюже показывает рожки. - Я просто имею в виду природу вторичной причины - средство, которое Он использовал, чтобы осуществить свой провиденциальный замысел, понимаешь, что я хочу сказать?
Его слова и скорее даже благочестивый жест рассеивают подозрения Лулы. Лицо ее проясняется, и она одаривает доктора Пула очаровательнейшей улыбкой. Ямочки на ее щеках приходят в движение, словно пара прелестных крошечных существ, ведущих свою, тайную жизнь независимо от остального лица. Доктор Пул улыбается ей в ответ, но тотчас же отводит глаза, краснея при этом до корней волос.
Рассказчик
Из-за безмерного уважения к матери наш бедный друг в свои тридцать восемь лет все еще холост. Он преисполнен неестественного почтения к браку и вот уже полжизни сгорает на тайном огне. Полагая, что предложить какой-нибудь добродетельной молодой леди разделить с ним постель - это кощунство, он под панцирем академической респектабельности скрывает мир страстей, в котором за эротическими фантазиями следует мучительное раскаяние, а юношеские желания непрерывно борются с материнскими наставлениями. А здесь перед ним Лула - девушка без малейших претензий на образованность или воспитанность, Лула au naturel {В естественном виде (фр.).}, пахнущая мускусом, что, если вдуматься, тоже имеет свою прелесть. Что ж тут удивительного, если он краснеет и (против воли, так как ему хочется смотреть на нее) отводит глаза.
В порядке утешения и в надежде набраться смелости доктор Пул снова прибегает к бутылке. Внезапно улица сужается и превращается в тропинку между песчаными дюнами.
- После вас, - учтиво поклонившись, говорит доктор Пул.
Девушка улыбается, принимая любезность, к которой здесь, где мужчины шествуют впереди, а сосуды Нечистого следуют за ними, она совершенно не привыкла.
В кадре зад Лулы, наблюдаемый глазами идущего следом доктора Пула. "Нет-нет, нет-нет, нет-нет", - мелькает в ритме шагов. Крупным планом доктор Пул, глаза ботаника широко раскрыты; с его лица камера вновь переходит на Лулин зад.
Рассказчик
Это символ, зримый, осязаемый символ его сознания. Принципы, находящиеся в разладе с вожделением, его мать и седьмая заповедь, наложенные на его фантазии, и жизнь, как она есть.
Дюны становятся ниже. Дорога снова достаточно широка, чтобы идти рядом. Доктор Пул украдкой бросает взгляд на лицо спутницы и видит, что оно погрустнело.
- В чем дело? - заботливо спрашивает он, с невероятной смелостью добавляет: - Лула, - и берет ее за руку.
- Ужасно, - в тихом отчаянии роняет она.
- Что ужасно?
- Все. Не хочется думать обо всем этом, но раз уж не повезло, то от этих мыслей не отвяжешься. Разве только с ума не сходишь. Думаешь и думаешь о ком-то, хочешь и хочешь. А знаешь, что нельзя. И боишься до смерти того, что с тобой могут сделать, если проведают. Можно отдать все на свете за пять минут - пять минут свободы. Но нет, нет, нет. И ты сжимаешь кулаки и держишься - кажется, вот-вот разорвешься на части. А потом вдруг, после всех этих мучений, вдруг... - Она замолкает.
- Что вдруг? - спрашивает доктор Пул.
Она бросает на него быстрый взгляд, однако видит на лице собеседника лишь совершенно невинное непонимание.
- Никак я тебя не раскушу. Ты сказал правду вождю? Ну, насчет того, что ты не священник, - наконец отвечает она и вся вспыхивает.
- Если ты мне не веришь, - с пьяной галантностью отвечает доктор Пул, я готов доказать.
Несколько секунд Лула смотрит на него, потом встряхивает головой и в каком-то ужасе отворачивается. Ее пальцы нервно разглаживают фартук.
- А все же, - продолжает он, ободренный ее внезапной застенчивостью, ты так и не сказала, что же такое вдруг происходит.
Лула оглядывается - не слышит ли кто, - потом почти шепчет:
- Вдруг Он начинает овладевать всеми. Он заставляет всех думать об этих вещах по целым неделям, а это ведь против закона, это дурно. Мужчины безумеют до того, что начинают распускать руки и называют тебя сосудом, словно священники.
- Сосудом?
- Сосудом Нечистого, - кивает девушка.
- А, понимаю.
- А потом наступает Велиалов день, - помолчав, продолжает она. - И тогда... Ну, ты сам знаешь, что это означает. А потом, если ребенок получится, Он способен покарать тебя за то, что сам же заставил совершить. Она вздрагивает и делает рожки. - Я знаю, мы должны принимать любую Его волю, но я так надеюсь, что если когда-нибудь рожу ребенка, то с ним будет все в порядке.
- Ну конечно, все будет в порядке, - восклицает доктор Пул. - Ведь у тебя же все в порядке.
Восхищенный собственной дерзостью, он смотрит на нее. В кадре - крупным планом то, на что он смотрит: "Нет, нет, нет, нет, нет, нет..."
Лула печально качает головой:
- Вот тут ты не прав. У меня лишняя пара сосков.
- Ох! - произносит доктор Пул таким тоном, что сразу становится ясно: мысль о матери мгновенно свела на нет воздействие красного вина.
- В этом нет ничего особенно плохого, - поспешно добавляет Лула. - Они бывают даже у лучших людей. Это совершенно законно. Можно иметь и три пары сосков. И по семь пальцев на руках и ногах. А вот все, что свыше этого, должно быть уничтожено при очищении. Взять мою подружку Полли - она недавно родила. Первенца. У него четыре пары сосков, а на руках нет больших пальцев. Вот ей надеяться не на что. Малыш, считай, уже приговорен. А ей побрили голову.
- Побрили голову?
- Так поступают со всеми женщинами, чьих детей уничтожают.
- Но зачем?
- Просто чтобы напомнить им, что Он враг, - пожимает плечами Лула.
Рассказчик
"Если говорить прямо, - сказал как-то Шредингер, - хотя, быть может, и несколько упрощенно, губительность брака между двоюродными братом и сестрой может быть усугублена тем, что их бабка долгое время работала в рентгеновском кабинете. Этот вопрос не должен никого тревожить лично. Но любая возможность постепенного вырождения рода человеческого из-за нежелательных скрытых мутаций должна быть предметом забот всего мирового сообщества". Должна быть, но - об этом можно и не упоминать - таковой не является. Ок-Ридж работает в три смены, в Камберленде строится атомная электростанция, а по ту сторону занавеса - бог его знает, что там строит Капица на горе Арарат, какие сюрпризы эта чудная русская душа, о которой так поэтично писал Достоевский, готовит для русских тел и туш капиталистов и социал-демократов.
