Герберт Уэллс - Машина времени (сборник)
Они подошли. Я указал им на пьедестал и постарался дать понять, что желаю открыть его. Но как только я сделал этот жест, с ними произошла странная перемена. Я не знаю, как передать вам выражение их лиц. Представьте, что вы позволили себе совершенно непристойный жест в присутствии деликатно воспитанной дамы. Наверное, она точно так же посмотрела бы на вас, как эти маленькие люди взглянули на меня. Они ушли с таким видом, будто я нанес им сильнейшее оскорбление.
Я попробовал обратиться к другому человечку, прелестному маленькому существу в белой одежде, – и результат получился тот же самый. Признаться, мне стало как-то неловко.
Но, как вы знаете, мне во что бы то ни стало нужна была Машина времени, а потому я повторил попытку, заговорив с человечком в белой одежде. Когда же он, как и другие, отвернулся от меня, я окончательно утратил выдержку. В три прыжка нагнав человечка, я обмотал его шею полой его же платья и поволок к Сфинксу. Но, увидев искаженное от ужаса и отвращения лицо, я тотчас же отпустил его.
Тем не менее я не собирался сдаваться и начал бить кулаками в бронзовые панели. Мне почудилось, что там внутри что-то зашевелилось, вернее, я услышал звук – что-то вроде хихиканья, но, должно быть, я ошибся. Тогда я притащил с берега реки огромный булыжник и стал колотить им по пьедесталу до тех пор, пока не расплющил кусок украшений и пока медная зелень пылью не посыпалась на землю.
Человечки, наверное, слышали мои удары, раздававшиеся на целую милю вокруг. Но все это не производило на них большого впечатления… Я видел, как они столпились на склоне холма и украдкой посматривали на меня. Наконец, усталый и весь в поту, я бросил камень и сел на землю, стараясь при этом не спускать глаз с Белого Сфинкса.
Однако же я был очень возбужден, да и потом я слишком европеец, чтобы просто так сидеть и ждать сложа руки. Я привык годами работать над какой-нибудь проблемой, но ничего не делать в течение двадцати четырех часов – этого я не мог!
Спустя некоторое время я встал и принялся бесцельно бродить между кустарниками.
«Терпение, – говорил я себе. – Если ты хочешь вернуть свою Машину, оставь Сфинкса в покое. Скорее всего, они намерены завладеть Машиной, поэтому разрушение бронзовых панелей не принесет тебе никакой пользы. Если же у них нет такого намерения, то ты получишь ее обратно, как только сможешь попросить об этом. А сидеть посреди незнакомых предметов, пытаясь узнать тайну исчезновения Машины, совершенно бесполезно. Это верный путь к сумасшествию. Приглядись хорошенько к миру будущего, изучи его и постарайся не делать чересчур поспешных заключений. В конце концов ты найдешь ключ ко всем его загадкам!»
Внезапно передо мной открылась и юмористическая сторона моего приключения. Я столько лет убил на то, чтобы найти способ попасть в будущее, а теперь только и думал, как бы поскорее выбраться отсюда. Я собственными руками создал самую сложную и самую безнадежную ловушку, какая только могла быть придумана человеком. И хотя мне приходилось смеяться только над самим собой, я все же не смог удержаться и громко расхохотался.
Когда я пришел в большой дворец, мне показалось, что маленькие люди стараются избегать меня. Возможно, это было всего лишь результатом моего воображения, а может, причина заключалась в моей попытке разбить бронзовые двери. Тем не менее я со всей ясностью чувствовал, что они меня сторонятся. Я решил сделать вид, будто мне до этого нет никакого дела, и вообще оставил их в покое.
Через день или два все снова вошло в обычную колею. Исходя из своих возможностей, я продолжал изучать их язык и, разумеется, не оставил наблюдений за неведомым мне миром. Не знаю, был ли их язык действительно так прост или же я упускал из виду какие-нибудь тонкие оттенки, но только мне казалось, что он состоит из одних только имен существительных и глаголов. Отвлеченных терминов было мало, если, конечно, они вообще имелись в их языке. Не было также и образных выражений; фразы обыкновенно состояли из двух слов, поэтому я мог объясняться с ними с помощью самых простых предложений.
Мысли о Машине времени и бронзовых дверях Сфинкса я решил отложить до тех пор, пока у меня не наберется как можно больше сведений об окружающем мире и пока эти сведения сами собой опять не натолкнут меня на мысль о Машине. Тогда я естественным путем вернусь к ним. Но вы понимаете, конечно, чувство, которое все время мешало мне уйти дальше чем на несколько миль от места остановки моей Машины.
Объяснение
Насколько я мог судить, тут везде было такое же изобилие, какое бросилось мне в глаза в долине Темзы. С вершины каждого холма, на который я влезал, были видны многочисленные великолепные здания, бесконечно разнообразные по материалу и стилю, а также густые чащи вечнозеленых растений, усыпанные цветами деревья и древовидные папоротники. Тут и там отливала серебром извилистая лента реки, а вдали, сливаясь с прозрачной лазурью неба, голубоватой полосой росла волнистая гряда холмов.
Уже с самого начала я обратил внимание на одну странную особенность этого ландшафта: наличие круглых колодцев, достигавших, как мне казалось, во многих местах довольно большой глубины. Один из этих колодцев находился как раз на тропинке, по которой я шел, когда поднимался на вершину холма во время своей первой прогулки. Как и все прочие колодцы, он был отделан по краям бронзой и защищен от дождя маленьким куполом. Сидя возле этих колодцев и заглядывая в глубокую тьму внизу, я ни разу не заметил даже малейшего отблеска воды или отражения в ней моей зажженной спички. Но из всех колодцев доносился какой-то странный звук: туд-туд-туд-туд, что-то вроде стука во время работы больших машин. По колебанию пламени спички я определил, что внутри колодца есть постоянный приток воздуха. Чтобы убедиться в этом, я бросил туда кусочек бумаги, и, вместо того чтобы плавно лететь вниз, бумага быстро завертелась, а затем, увлеченная воздушным течением, исчезла из виду.
Спустя время я пришел к заключению, что между колодцами и огромными башнями, разбросанными по склонам холмов, существует какая-то связь, поскольку над башнями часто можно было заметить такое колебание воздуха, какое бывает в жаркие дни над залитым солнцем берегом моря.
Сопоставив все это, я решил, что башня и колодцы составляют систему подземной вентиляции, истинное назначение которой мне пока было трудно понять. Сначала я склонялся к тому, что это каким-то образом связано с санитарным устройством быта маленького народа. Такое заключение казалось вполне естественным, но оно, как выяснилось чуть позже, было абсолютно неверным.
Впрочем, я должен сознаться, что во время своего пребывания в этом наступившем будущем мне не удалось собрать никаких сведений относительно дренажей, колодцев, путей сообщения и иных приспособлений. В утопиях и рассказах о грядущих временах, которые мне доводилось читать, всегда сообщалось множество подробностей, касающихся зданий и социального устройства. Подобные детали довольно легко представить, когда весь мир находится только в воображении, но для настоящего путешественника, попавшего в такие условия, в каких оказался я, совершенно невозможно подробно ознакомиться с окружающим миром. Вообразите себе негра, который прямо из Центральной Африки попал в Лондон. Что он может рассказать потом своему племени? Что он будет знать о железнодорожных компаниях, о социальных движениях, о телефонах и телеграфах, транспортных и почтовых конторах и т. п.? Ровным счетом ничего, если мы сами не объясним ему. Но даже если ему и удастся что-нибудь разузнать, разве он сумеет передать это своим друзьям, которые никогда не путешествовали? Разве он сможет заставить их поверить? А ведь пропасть между мной и людьми Золотого Века была куда больше, чем между негром и белым человеком. Я чувствовал тут много чего-то, недоступного моему пониманию. Кроме общего впечатления какой-то автоматической организованности, я могу сообщить вам лишь очень немногое, что дало бы понятие о разнице между современным миром и Золотым Веком.
