Александра Маринина - Искатель. 1997. Выпуск №2
— Ой, Владик, как хорошо-то! Хоть раз в полгода поеду домой как белый человек.
— Ты, между прочим, почему так поздно на работе сидишь, белый человек? У вас опять сиятельные трупы?
— А, — Настя махнула рукой, достала сигарету, закурила, — у нас все время трупы, половина — сиятельные, другая половина — еще какие-нибудь непростые. Где рванули, где стрельнули. А иногда такие попадаются, что хочется все бросить и только ими заниматься. А не дают.
— Гады, — утвердительно кивнул Стасов. — Не дают белому человеку заняться тем, что ему интересно.
— Конечно, гады, — засмеялась Настя. — Вот у меня уже месяц висит убийство — одно удовольствие в нем копаться. Так нет ведь, оно не на контроле, никаких выдающихся трупов там нет, так что приходится урывать тайком время, чтобы им заняться.
— Что за убийство? Поделись, до твоего дома дорога длинная.
— Владик, ты с какого года в органах служил?
— С семьдесят пятого.
— Значит, ты тоже эту историю не застал. Был когда-то в Ленинграде такой крупный валютчик и икорно-рыбный король Сергей Бахметьев. Его взяли в семьдесят третьем, судили и год спустя расстреляли. У Бахметьева остались жена и крошечный двухгодовалый сын. Жена довольно скоро, практически сразу после расстрела мужа, снова вышла замуж, сменила фамилию себе и сыну, уехала к новому мужу в Москву и двадцать лет с небольшим жила припеваючи. И вдруг ни с того ни с сего месяц назад ее и мужа находят в собственной квартире убитыми.
— И что ты видишь в этом интересного? — недоумевающе хмыкнул Стасов. — Убийство как убийство. Или ты не все мне рассказала?
— Про убийство — почти все. Там мало деталей. Супруги Шкарбуль жили спокойной жизнью вместе с сыном Елены Шкарбуль от первого брака. Сын уже взрослый, он семьдесят второго года рождения, стало быть, сейчас ему двадцать четыре. Во время убийства дома не находился, отмечал вдвоем со своей девушкой какую-то интимную дату, не то годовщину знакомства, не то годовщину первого свидания, что-то в этом духе. Вернулся домой на другой день утром и застал «радостную» картину: два трупа в лужах крови. При этом соседи в один голос утверждают, что видели какого-то молодого человека с напряженным и даже испуганным лицом, который входил в подъезд, поднимался на этаж, где живут Шкарбули, и через очень непродолжительное время спускался вниз и выходил из подъезда. И походка у него была несколько неровная. Теперь потерпевшие. Сама Елена — дамочка довольно молодая, ей всего сорок пять, в последние восемь лет нигде не работала, изображала из себя приветливую домохозяйку, до этого была секретарем, печатала на машинке в госучреждении. Она, видишь ли, в свое время вышла замуж за миллионера Бахметьева, будучи совсем юной, лет девятнадцати, посему и образование не получала. Зачем ей образование, когда у мужа столько денег? Потом ребенок, тут уж не до учебы. Короче, тихая спокойная женщина, ни в чем предосудительном не замечена. Ее муж, Юрий Шкарбуль, тоже к бизнесу отношения не имел, он врач-стоматолог. Конечно, частная практика имела место даже тогда, когда это было запрещено, но до прокуратуры дело никогда не доходило. Доктор Шкарбуль умел зарабатывать умеренно и никогда не наглел. Однако жили супруги все двадцать лет отнюдь не бедно. Не шиковали до такой степени, чтобы это бросалось в глаза окружающим и вызывало злобу и непреодолимое желание шепнуть в ментовку, но и не отказывали себе ни в чем. В разумных, естественно, пределах.
— Угу, — подхватил Стасов. — И ты хочешь спросить меня, на какие деньги они так хорошо жили два десятка лет?
— Нет, Владик, спросить не хочу, я хочу услышать твой ответ и сравнить с тем ответом, который появился у меня в голове.
— Опять экспериментируешь? Я не понял, ты кого на дурость проверяешь, меня или себя?
— Себя, конечно. Ты умный и ушлый, это всем известно.
— Ладно, не подлизывайся. Я думаю, жили они на денежки расстрелянного муженька Бахметьева. Видно, во время следствия изъяли только небольшую часть, а остальное где-то осело и досталось вдове.
— Вот и я так думаю. Выходит, я не глупее тебя, Владик, и меня это искренне радует. Ты понимаешь теперь, почему мне интересно заниматься убийством супругов Шкарбуль? Они бизнесом никогда не занимались, стало быть, их убийство — это не разборка на почве отношений, возникших сегодня или хотя бы вчера. Ревность я уже проверила, она там близко не лежала. На удивление прочный брак. И, кстати, внешне пара очень красивая, что Елена, что ее муж. И остались у меня всего две версии: ограбление и платежи по старым счетам.
— Какая же тебе кажется интереснее?
— Ой, Владик, они друг друга стоят, эти версии. Мы-то с тобой понимаем, что те деньги, которые припрятал и спас от конфискации Сергей Бахметьев, наверняка принадлежали не лично ему. Или не целиком. Ты лучше меня должен эту мафиозную кухню представлять. Там всегда есть какие-то сложные взаиморасчеты, общие котлы и прочее. Короче, по-видимому, на те деньги и ценности, которые с чистой совестью взяла себе Елена Бахметьева-Шкарбуль, нашлись и другие претенденты, которые с точно такой же чистой совестью полагают, что имеют на них право. Другой вопрос, почему они так долго ждали, чтобы заявить о своих правах.
— Ну, это-то понятно, — отозвался Стасов. — В то время, я имею в виду в течение нескольких лет после расстрела Бахметьева, шевелиться было нельзя. Взяли, по-видимому, только нескольких человек из огромной группировки, а остальные затихли, чтобы не привлекать к себе внимания. Буря над головой пронеслась — и слава богу, что не задело, только шляпу сорвало ветром. Тем более что и вдова Бахметьева могла ведь не сразу начать тратить эти деньги, она, если была дамой разумной, тоже решила выждать какое-то время. А то милиция сразу увидит: жена расстрелянного валютчика швыряет купюры направо и налево — значит, не все изъяли, осталось еще. Потом время прошло, вдовушка оклемалась, осмелела, ручонку к деньгам потянула, но сперва робко, аккуратненько, так что претендентам ничего такого в глаза не бросилось. А потом-то их и посадить могли, верно? Так что момент вожделенной дележки естественным образом отодвигался.
— Согласна, — кивнула Настя. — Правда, все, кого посадили в конце семидесятых — начале восьмидесятых, давно уже на свободе. Так почему сейчас, а не раньше, сразу после освобождения? Я думаю, тут есть одно привходящее обстоятельство. Понимаешь, Владик, есть чувства-долгожители, а есть — однодневки. Когда у тебя отбирают кусок, честно или якобы честно тобою заслуженный, тебе обидно до слез и хочется его вернуть. Немедленно. Во что бы то ни стало. Но через год тебе уже не хочется за него драться, а через пять лет ты о нем вообще забываешь. За пять лет ты заработал и получил множество других кусков и не станешь выедать сам себе печень из-за одного какого-то куска, который тебе недодали когда-то давно. Верно ведь?
