Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 4. Больше чем огонь. Мир одного дня
Он оделся, зашел в ванную наложить грим и через десять минут направился к выходу с изогнутым вверху дубовым посохом в правой руке. Он редко вспоминал, что родился левшой, но в облике Зурвана был сделан праворуким.
Буйные локоны его золотистого парика ниспадали до пояса. Кончик носа был синий, губы — зеленые. Бороду, тоже до пояса, украшали вырезанные фигурки в форме бабочек. Белую долгополую ризу покрывал узор из больших красных кругов с синими шестиконечными звездами внутри. На опознавательном диске была изображена плоская восьмерка, лежащая на боку и чуть приоткрытая с одного конца.
На лбу стояла большая оранжевая буква «S».
Ноги, как у всякого пророка или апостола, были босы.
Он не носил на плече сумки, из-за чего все манхэттенцы пялили на него глаза.
Дверь открылась, впустив свет, невидимый почти никому, кроме отца Тома.
— Доброе Божье утро! — прокричал он пятерым взрослым на площадке. — Будьте благословенны, братья и сестры! Пусть дано вам будет преодолеть самих себя! Призываю вас относиться с уважением к своим смертным телам и бессмертным душам и каждый день восходить еще на шаг к истинной человечности и к божественному в себе!
Держа посох тремя пальцами, он сложил овал из большого и указательного и трижды продел в него средний палец левой руки. Овал обозначал вечность и бессмертие, то есть Бога. Палец, трижды проходивший сквозь него, изображал духовное слияние человечества с Предвечным. Три пальца в знаке представляли Бога, тело человека и душу человека. Они символизировали также Бога, все живые существа и Мать-Природу, супругу Бога. Наконец, они обозначали любовь, сопереживание и познание самого себя и Вселенной.
Несколько присутствующих сказали:
— Будь и ты благословен, отец Том! — Остальные расплылись в ухмылках или повторили знак благословения, вложив в него совсем другой смысл.
Зурван прошел мимо них, невольно сморщив нос от запаха табака, спиртного и немытых тел. «Пусть им откроется, Боже, что они творят сами с собой. Дай этим детям свет, чтобы они могли следовать за ним, если захотят!»
— Выдай им, отец! — заорал кто-то из мужчин. — Пошли на них огонь и серу! — И заржал.
— Я не проповедую адский огонь, сын мой, — обернулся к нему отец Том. — Я проповедую любовь, мир и гармонию.
Тот упал на колени и простер руки, изображая покаяние.
— Прости меня, отец! Я не ведаю, что творю!
— Нет пророка в своем доме, — сказал Зурван. — У меня нет власти прощать тебе. Прости ты себя, тогда и Бог тебя простит.
Он вышел в переулок Шинбон под безоблачное небо и все сильнее греющее солнце. Дневной свет был не так ярок, как тот, что шел отовсюду — от далеких звезд, невидимых даже радиоастрономам, от деревьев и травы, от камней в саду и от центра Земли. Ярче же всех был тот свет, что исходил из отца Тома Зурвана.
В последующие часы отец Том проповедовал на углах улиц всем желающим или кричал у многоэтажных домов и особняков, что владеет Словом и жильцам не худо бы выйти и послушать его. В час дня он постучал в окно ресторана, и к нему вышел официант. Зурван заказал легкий ленч и передал официанту свой диск. Вскоре тот вернулся с диском, на котором отметил расход, с тарелкой и стаканом воды.
Органики бдительно следили за священником, готовясь арестовать его, если он войдет в ресторан босиком. Отец Том обычно подходил к ним с широкой ухмылкой и предлагал разделить с ним трапезу. Органики всегда отказывались. Согласись они, их могли бы обвинить в том, что они берут взятки. Священника тоже можно было привлечь за взятку, но органики имели приказ просто наблюдать за ним и вести запись. Единственным огорчительным происшествием до сих пор было обращение одного следившего за Зурваном органика, случившееся в прошлом субгоду. Произошло это совершенно неожиданно, без малейшего нажима со стороны отца Тома, и ничего противозаконного в этом не было. Обращенного, однако, уволили из рядов за религиозные верования и приверженность суевериям.
В три часа отец Том влез на ящик на Вашингтон-сквер. Вокруг собралось около двухсот членов Космической Церкви Покаяния, около сотни любопытных и сотня таких, кому все равно было нечего’делать. В парке стояли на ящиках и другие ораторы, но те таких толп не собирали.
Отец Том начал проповедь. Его голос звучал глубоко и мощно. Ритм и фразеология его речи соответствовали содержанию и нравились большинству слушателей, даже тем, кто отвергал Слово. Отец Том учился у великих черных проповедников прошлого, также вдохновленных Словом, и умел донести его до паствы.
— Будьте благословенны, граждане воскресного дня. Пришли ли вы сюда, чтобы услышать голос Божий — не Глас, а лишь один из голосов, — или цель ваша была иной, будьте благословенны. Да возрастут ваши достоинства и да умалятся ваши недостатки. Благословляю вас, дети мои, сыны и дочери Божьи!
— Аминь, отец!
— Правда твоя, отец!
— Благослови Бог тебя и нас, отец!
— Гончие псы небес лают у твоих ног, отец!
— Да, братья и сестры! — возгласил Зурван. — Гончие небес лают! Лают, говорю я вам!
— Да, отец, они лают!
— Они посланы великим ловцом, чтобы привести вас к нему, дети мои!
— Приведи нас к нему! О, приведи! Истинно говоришь ты, отец!
С широко раскрытыми пылающими глазами, высоко вздев пастырский посох, отец Том прогремел:
— Они лают, говорю я!
— Да, отец! Мы слышим их!
— Но!
Отец Том сделал паузу и гневно воззрился на толпу:
— Но… может ли гончая небес лаять не на то дерево?
— Какое дерево, отец?
— Не на то дерево, спрашиваю я вас? Может ли гончая лаять не на то дерево?
— Не может! — закричала какая-то женщина. — Не может!
— Ты верно сказала, сестра! Не может! Бог никогда не ошибается, и его гончие никогда не теряют дичь! Его гончие… и наши гончие… это мы.
— Это мы, отец!
— Когда гончая небес загоняет дичь — кто это создание там, на дереве?
— Это мы, отец!
— И они тоже! — вскричал отец Том, указывая посохом на неверующих. — Все люди!
— Все люди, отец!
Он импровизировал, но говорил так, будто долго репетировал свою речь, а прихожане отвечали ему так, будто точно знали, какие реплики и когда подавать. Он вознес хвалу правительству за то, что оно подарило народу столько благ, и перечислил напасти, одолевавшие мир в прошлом и причинявшие столько страданий. Этих зол больше нет, сказал он. Это поистине самое лучшее правительство, которое когда-либо существовало.
— Итак, дети… дети, говорю я, которые когда-нибудь станут взрослыми в Боге…
