Юрий Шушкевич - "Вексель Судьбы" (книга первая)
-- Зачем к нему? Ты москвич и интеллектуал, неужели они без тебя помидоры не вырастят?
-- Я тоже страшно не хочу заниматься какими бы то ни было земледелиями и ремёслами. Но бездельничать -- ещё хуже... А вот скажи-ка: как у тебя с приглашениями, гастролями? Давай я попробую заделаться твоим импресарио!
-- У меня тоже неважные вести, Лёш. Не будет никаких гастролей.
-- Но почему же? Как такое может быть? Тебя же приглашали на пробы в Ла Скала и Оперу Гарнье! А тот тип, что сравнил тебя с Мадо Робен, -- я все сто уверен, что он не шутил. Надо напомнить о себе! Если тебе неудобно -- давай этим займусь я!
-- Уже напоминала. Все приглашения на ходу и визитки -- это политес. А тот тип действительно получил государственные деньги на несколько крупных оперных постановок, однако ты же понимаешь -- он теперь за это всем обязан! И не он теперь решает, кто там будет петь.
-- Тогда зачем же он лгал, раздавая обещания?
-- Он думал, что раз я выступаю в президентском концентре, то за меня похлопочут нужные люди. Но нужных людей, увы, -- нет. Мы с тобой нужны только самим себе.
-- А Штурман? Неужели он тоже -- наобещал с три короба, и...
-- Сашка как раз не обманул и постарался помочь мне по максимуму. Но он ведь тоже -- при всём своём блеске мало что может провернуть по собственной воле. Крутит чужие деньги, выполняет какие-то заказы... Однако он прав в одном -- разового успеха недостаточно. Нужно серьёзно заниматься у лучших вокальных педагогов, засветиться в конкурсах, долго и много ездить по миру... Всё это стоит огромных денег, а у него самого их и близко нет. Всё, что Штурман смог -- он переговорил с кое-кем из лучших, на его взгляд, педагогов и предложил помощь в знакомстве с несколькими меценатами. Один меценат вроде бы из Красноярска, другой живёт в Тель-Авиве...
Алексей громыхнул кулаком по столу.
-- Всё ясно, можешь не продолжать! Дожили! Меценаты! Двух недель не прошло, как ты от своего бандюгана освободилась, и что же -- всё заново, снова на поклон? Но скажи -- кто же так всё подло устроил, по какому праву ты должна продавать себя? Идти на жертвы для того, чтобы реализовать твой, только твой, твой собственный, только тебе принадлежащий талант!
-- По такому, Лёшенька, по-нашему праву. Сегодня везде так -- и в Москве, и в Милане, и в Нью-Йорке. Терпи, не скули и, может быть, тогда что-нибудь и получишь.
-- Взорвать бы всех этих меценатов к чёртовой бабушке...
-- Зачем? Что ты этим изменишь?
-- Восстановлю справедливость хотя бы!
Мария поднялась с кресла и вновь обняла Алексея.
-- Вот за эту самую справедливость я никогда не разлюблю тебя, так и знай! Ты, Лёша, и в самом деле -- не от мира сего. Точнее -- не от мира сегодняшнего. Хлебнём же мы с тобой горя... Но я всё равно счастлива буду.
-- Брось, о каком ты горе? Тебе для успеха нужны не меценаты, а лучшие учителя. Смотри, я обещал Петровичу продать наши червонцы, за них мы выручим полтора миллиона. Не ахти какие деньги, но на сезон, может быть, хватит. Не хватит на Милан -- найдём учителей в Москве или Ленинграде. Выступишь на двух-трёх конкурсах, подтвердишь свой талант... Всё получится, Маша, не бойся!
-- А зачем Петровичу полтора миллиона?
-- Он говорит, что надо срочно починить какую-то насосную станцию. Без неё помидоры, которые они уже посадили, не вырастут. А так -- уже осенью он эти деньги с троицей вернёт.
-- Помидоры не вырастут?
-- Ну да. Там же очень жаркий климат, а река -- рядом. Нужно только воду для полива из реки достать и перекачать, для этого и нужна насосная станция.
-- Но тогда червонцы следует отдать Петровичу, иначе его дело прогорит.
-- Петрович перебьётся. Дожди, может быть, пройдут.
-- А если не пройдут?
-- Всё равно у него что-то вырастит. А вот ты -- прогоришь!
-- Не прогорю. Выкручусь. Тем более я уже решила, что будет делать.
-- Что же?
-- Пойду в музыкальную школу учить девочек пению.
Алексей хотел присвистнуть от неожиданности, но поперхнулся.
-- Скажи -- ты это придумала только что?
-- Нет. Давно.
-- Тогда я ничего не понимаю. Ты -- восходящая звезда, у тебя огромный, всеми признаваемый талант. Сейчас мы столкнулись с временными трудностями, но я уверен, мы их преодолеем. Отчего же ты должна опускать руки? Музыкальные школы не закроются, а вот сцена -- одна без тебя обеднеет!
-- Браво, браво! Вот видишь, Лёш -- обещал, что сделаешься такими же, как и мы, -- и всё равно выдаешь в себе "сталинского сокола"! Знаешь, в чём разница между нами? Ты уверен, что все эти проблемы с мой учёбой, со сценой, с антрепризой -- случайные и временные, и их можно преодолеть, если применить напор и натиск -- так, кажется, у вас говорили? А вот для меня всё это -- не превратность, а система жизни. В этой системе отшлифованы и подогнаны все кирпичи, закручены все винтики, распределены все до последней роли. Каждый человек находится на отведённом для него месте, свободные перемещения давно не приветствуются. Все проходы тоже перекрыты -- но не наглухо, иначе стало бы совсем не интересно. Двигаться возможно, но для этого нужно на каждом шагу отпирать очередной замок, а это чего-то стоит. Стоит либо денег, либо благорасположения "меценатов". И ничего другого взамен нет и не будет! Я всё это уже прошла и поняла сполна!
-- Но почему же? Кто мешает нам попробовать? Преграды и негодяи, устраивающие их, существовали всегда. Но ведь есть же ещё и удача! Я лично верю в удачу, без этой веры я не смог бы, наверное, прожить и дня. Давай исходить из того, что у нас есть полтора миллиона и ещё плюсом тысяч двести-триста, если удастся загнать старые фунты...
-- Давай исходить из того, что эти деньги пойдут Петровичу на насосную станцию. Я их не приму!
-- Но постой же... Можно, наверное, попробовать и без денег или пообещать заплатить осенью -- давай я сам поговорю со Штурманом.
-- Не надо с ним обо мне говорить. Если ты это сделаешь -- я испорчу и разорву со Штурманом все отношения!
-- Но это невозможно! Александр рассудительный человек, его...
-- Нет, разорву. И он никогда больше не подаст мне руки и не ответит на мой звонок.
-- И как же ты это сделаешь?
Мария на миг замолчала, и Алексея неприятно поразило, как сверкнули внезапным недобрым огнём её глаза.
-- Я придумаю против него какую-нибудь оглушающую чушь. Знаешь -- я объявлю во всеуслышание, во всех газетах и на телевидении, что он меня домогался на фестивале в Юрмале.
-- Это в самом деле правда?
-- Нет, конечно. Но я сделаю так, что абсолютно все в это поверят.
-- Маш, но ведь ты этого не сделаешь, зачем бросаться словами?
-- Почему не сделаю?
-- Потому, что это бесчестно.
Мария ничего не ответила и, молча поднявшись, подошла к окну. Потом, ещё немного помолчав, произнесла:
-- Ты прав, я не сделаю этого. Но отчего же тогда, скажи, он может почти всё, а мы с тобой -- нет? Не потому ли, что у него фамилия -- Штурман?
