Ким Робинсон - Золотое побережье
Вернувшись домой, Джим ложится в гостиной, на диванчике, а затем всю ночь безуспешно пытается уснуть; утром он звонит Эйбу.
– Слушай, Эйб, а куда это делся Таши?
– Он вчера уехал на Аляску. – Долгая пауза. – А что, он с тобой не попрощался?
– Нет! – Джим осекается, вспомнив свое расставание с Ташем. – Хотя не исключено, что сам-то он считает, что да. Вот же черт.
– Возможно, он звонил, а тебя не было дома.
– Возможно.
– И как тебе понравились горы?
– Потрясающе, я и не думал, что такое бывает. Слушай, ты сегодня дома? Я хочу зайти и все тебе рассказать.
– Нет, мне скоро на работу.
– А-а.
Долгое молчание.
– А как там Ксавьер? – спрашивает Джим.
– Да так, потихоньку. – Снова молчание. Возможно, Эйб слышит что-то в этом молчании.
– Знаешь, Джим, – говорит он, – я позвоню тебе завтра, и тогда встретимся, если захочешь. Да и вообще нужно спланировать, как мы отпразднуем возвращение Сэнди. Если, конечно, ничего не случится с его отцом.
– Да, ладно. Хорошо. Позвони обязательно. И удачи сегодня.
– Спасибо.
Джим едет в Первую американскую компанию титульного страхования и торговли недвижимостью – безо всяких к тому причин, просто он не может придумать себе никакого занятия и повинуется старым привычкам.
Хэмфри на улице, стоит и уныло смотрит на рабочих, расчищающих внутренности здания. Там полный кошмар – нечто, напоминающее последствия пожара, только без копоти и сажи. И то, большая часть хлама уже вынесена, а что было раньше…
– Взорвали нас, – сообщает Хэмфри. – Кто-то рванул в нашем здании бомбу с растворителем, который все уничтожил. Целая шайка работала, ведь погорела куча риэлторских фирм, и все в одну и ту же ночь.
– Надо же. – Джим чувствует себя довольно неловко. – А я и не знал. Я же все это время был в горах, с Ташем.
– Такая вот жизнь. Пропала вся моя документация, вообще все, – тоскливо сообщает Хэмфри. – А Амбанк вышел из проекта «Пувра», слишком, говорят, большие задержки. Я-то уверен, что они попросту испугались, но какая, собственно, разница. Главное, что проекту – конец.
– Мне очень жалко, – говорит Джим. – Вот честное, Хэмф, слово, жалко.
Какой-то частью своего сознания он должен был вроде бы обрадоваться этому неожиданному повороту событий – как там ни говори, а вот тебе, пожалуйста, положительный результат того ночного психоза, только этой части что-то не заметно на горизонте. Увидев выражение лица несчастного Хэмфри, она предпочла за лучшее тихо, незаметно исчезнуть, во всяком случае – на время.
– Уж ты извини.
– Да ничего, – удивленно глядит на него Хэмфри. – И чего ты так убиваешься, не твоя же это вина.
– Ну да, конечно. Но ты все-таки извини.
Извинения, сплошные извинения. А еще нужно будет позвонить Шейле Майер и тоже извиниться. Попросить прощения. Такая перспектива заставляет Джима глухо застонать. И все равно от этого никуда не денешься.
Джим возвращается домой и начинает тыкаться из угла в угол свежеприбранной гостиной. Он останавливается перед стеллажом, смотрит на книги. Нет, читать не получится, не то сейчас настроение. Как это хорошо, когда никто тебе не мешает, когда ты один на один с самим собой… но только не сегодня. Не сегодня. Он снова звонит Хане – и с тем же, что и прежде, результатом: ни ответа, ни автоответчика. «Слушай, Хана, кончай эти штучки. Подними трубку!» Так она же не слышит.
Ну ладно. Вот он, я. Я один, я – в своем собственном доме, и никто мне не мешает. Ну и что же мне делать дальше?
– Если ты полностью меняешь свою жизнь, – вслух рассуждает Джим, – если ты – что-то вроде автомозга, который неким чудом освободился от автомобиля, с чего тебе нужно начать? Ты не имеешь о том ни малейшего представления. А что вообще делает тот, у кого нет никакого плана? Он составляет план. Так что подумай и составь план, по возможности – хороший.
Ну ладно. Он снова расхаживает по комнате, пытаясь придумать какой-нибудь план. А потом кончает что-то там придумывать и просто расхаживает по комнате. Ему очень одиноко. Джим хочет быть в компании друзей – чтобы они защитили его от самого себя. Только их нет никого, все они раскиданы некой силой, которую, как чувствует Джим, сам же он и вызвал к существованию. И все своим маловерием… Да нет же, нет. Ты уже начинаешь мыслить магическими категориями вместо рациональных, словно дикарь какой. В действительности все твои поступки почти ничего не изменили. А может, это только так кажется. Так что же все-таки верно? Неужели это и вправду моих рук дело, именно я расшвырял всех по сторонам?
Джим не знает ответа.
Ну ладно. Хватит плакать над разлитым молоком. Вот он я. Я свободен, я, и только я свободно выбираю, что я буду делать. Ну и что же я буду делать?
Слоняться из угла в угол, вот что я буду делать. И оплакивать отъезд Таша. И сражаться против… против самого себя. Джиму никак не избежать магического подхода к действительности, нечто неопределенное со всей определенностью говорит ему, что именно он и есть первопричина последних событий. Ему одиноко. Смогу ли я когда-нибудь свыкнуться с таким вот одиночеством, достаточно ли у меня самодостаточности?
А вот Том – он свыкся с одиночеством. Стоп! Дядя Том.
Нужно съездить к Тому.
Джим выскакивает на улицу, выводит машину и едет в «Подыхай на здоровье».
Дурацкое ощущение: словно каждый встречный откуда-то знает, что вот этот парень в ободранном «шевроле» совершает сейчас абсолютно дикий, ненормальный поступок, и все для того, чтобы доказать самому себе, что он начинает новую жизнь, когда в действительности ровно ничего не изменилось и не изменится. Ну ладно, а что еще прикажете делать? Как, как ее изменить?
Чем ближе цель поездки, тем сильнее беспокойство: в последний раз дядя Том был совсем плох; с таким старым и больным человеком могло случиться все что угодно. От автостоянки до стола дежурной Джим добирается бегом.
Но дядя Том, слава тебе, Господи, не только жив, но даже чувствует себя гораздо лучше. Он сидит на кровати, читает какую-то толстую книгу и время от времени поглядывает в окно.
– Ну как дела, юноша?
Вот, и голос значительно бодрее.
– Прекрасно, дядя Том. А у тебя?
– Лучше, чем раньше, гораздо лучше. Я, пожалуй, давно не чувствовал себя таким здоровым.
– Вот и хорошо. Слушай, дядя Том, а я ведь ходил в горы.
– Действительно? В Сьерры? Вот уж где красота, так красота! А куда именно?
Джим взахлеб описывает свою альпинистскую вылазку, и неожиданно выясняется, что дядя Том бывал примерно в тех же местах.
Обсуждение горных пейзажей затягивается на добрых полчаса.
– Том, – говорит в конце концов Джим. – А где же ты был раньше? Рассказал бы мне, как хорошо в горах, заставил бы съездить.
