Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Спасти чужого
— Это очень высокая цена, — после паузы произнесла нигири.
— А у тебя нет выхода, ушастая, — усмехнулась Два Сапога.
Глаза Дагни засверкали, ноздри раздувались, губы подрагивали в предвкушении ответа. Два Сапога не сомневалась, что ответ будет положительным, — Гарусе действительно некуда деваться, и рыжая упивалась властью над женщиной.
«Пусть не получилось убить — зато мы ее замучаем. Орвар прав: так веселее».
— Сначала мы определим, что я получу за остатки магии.
— Чего же ты хочешь?
— Об этом я скажу только Орвару.
И прежде чем Расмус успел открыть рот, нигири и толстяка накрыла снежная пелена.
* * *— Ты обязан сказать, чем ей помог, — угрожающим тоном заявил Углежог, наблюдая за удаляющейся нигири.
— Не обязан, — отрезал Орвар.
— Вдруг ты перенесешь ее в Мышиные горы?
Чернобородому очень хотелось, чтобы ведьма сдохла.
— Я мог бы перенести ее без лишних разговоров, — покачал головой толстяк. — Но это было бы неинтересно. Не волнуйся, братец, я чту правила: Гаруса пойдет к Мышиным горам сама, без магии. И Леннарт легко ее догонит. — Орвар взял в руки кусок говядины. — Кстати, не забывай, Расмус, что цену Изгою выставлю я. И эта цена — меч Леннарта.
И выразительно посмотрел на Ингольфа.
Два Сапога перехватила взгляд толстяка и нахмурилась. Охотник прищурился. Ингольф остался невозмутим. Углежог же, поразмыслив над предложением Большого Брюха, возмутился:
— Чем же он ее зарежет?
— Придумает что-нибудь, — махнул рукой Орвар. — Или вы ему подскажете… На самом деле, нам пора определиться с куда более важным вопросом: на что спорим?
— Если выиграет наемник, ты отдашь мне свою знаменитую собачью шубу, братец, — предложил Расмус. — И весь следующий год проходишь в одних штанах.
Толстяк похлопал себя по животу, подумал, высасывая из косточки мозг, после чего кивнул:
— Хорошо. Но если победит нигири, я спилю у Дагни каблуки с сапог. Пусть она в следующий Отиг будет похожа на идиотку.
— Я с тобой не спорила, жирный ублюдок! — завопила рыжая.
— Ты подруга Расмуса.
— Но не его вещь!
— Да, Брюхо, придумай что-нибудь другое, — примирительным тоном предложил Углежог и покосился на проснувшуюся Сив: — Не хочешь заключить пари, сестричка?
— Я хочу замуж, — честно ответила некрасивая девушка, хлопая редкими ресницами. — Пойдешь?
— Я замуж не хожу, — ответил чернобородый, на всякий случай отодвигаясь от приставучей Невесты подальше. — Я в жены беру.
— Возьми меня, — предложила Ледяная Невеста. — Я хорошая…
— Дорогая! — возмутилась Два Сапога, услышав предложение Сив. — У тебя совесть есть?!
— У меня мужа нет, — всхлипнула та. — Танцую, танцую, а муж все не приходит.
— На танцы только прохвосты слетаются, — с умным видом заявил Орвар. — Хорошего мужика прикармливать надо.
И принялся облизывать пальцы.
— А тебе жена не нужна?
— Ты готовить не умеешь.
Невеста запустила в жидкие волосы тоненькие пальчики и беззвучно заплакала. Дагни уселась рядом с Расмусом и они о чем-то зашептались. Большое Брюхо ковырялся в зубах, ожидая, когда из темноты прилетит следующая перемена. А Ингольф и Охотник, отодвинувшись как можно дальше от товарищей, негромко вели собственную беседу.
— Как ты думаешь, что попросит наемник? — поинтересовался мечник, бесстрастно разглядывая одну из собак Охотника.
— Коня, разумеется, — усмехнулся тот. — На лыжах ему нигири не догнать.
— А он очень хочет до нее добраться, — вздохнул Ингольф.
— Так сильно, что не побоялся отправиться в путь накануне Отига, — подтвердил Охотник.
Мечник помолчал, а затем твердо произнес:
— Я хочу ей помочь.
Охотник сжал ухо желтоглазой суки — та удивленно посмотрела на хозяина, — однако ответил собеседнику прежним, спокойным тоном:
— Нигири сама решила, что купить на остатки магии. Разговор окончен.
— Будет лучше, если Леннарт умрет, — холодно сказал Ингольф.
Сказал решенным тоном.
— Хочешь вмешаться в спор Орвара и Расмуса? Грязнуля будет недоволен.
— И что он сделает? Убьет меня?
Охотник расхохотался:
— Хорошая шутка, Ингольф! — И тут же стал серьезным: — Но я не хочу ссориться с Углежогом. Мне нравится дикость грязнули.
— Для меня это очень важно, — прорычал мечник. — Разреши мне поединок.
Несколько секунд мужчины буравили друг друга взглядами, после чего Охотник отвел взгляд, погладил плюхнувшегося на место обиженной суки кобеля и грустно улыбнулся:
— Наконец-то.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился Ингольф.
— А ты не понял? Или боишься, что понял неправильно?
— Что ты имеешь в виду? — требовательным тоном переспросил мечник.
— То, что сказал, — ответил Охотник. — За те восемьсот лет, что я вынужден терпеть твое общество, ты впервые сам вызвался на бой.
«Те восемьсот лет…» Понимание заставило Ингольфа вздрогнуть:
— Так просто? Я должен был сам…
— Нет, человековское отродье, не просто, — жестко перебил мечника Охотник. — Ты должен был САМ: и душой, и телом. Каждой своей частичкой. И самое главное — ты должен был захотеть победить. Даже не так: тебе нужна победа любой ценой.
— Ты не позволишь мне убить наемника! — Мечник скрипнул зубами.
— Нет, Ингольф, не так: ты сам должен будешь сделать выбор. — Охотник издал издевательский смешок: — К тому же все говорят, что Леннарт крутой боец.
— Крутые бойцы не шляются по северным пустошам и не ночуют в клоповниках, — отрезал Ингольф. — Крутые бойцы живут южнее, в столице и богатых марках, где много преступников и много охотников за головами. Там крутость проверяется другими бойцами, не менее сильными. О Леннарте же складывают легенды пропахшие селедкой рыбаки да пастухи. Ему хватает этой славы.
— Он силен и победил многих воинов.
— Где простолюдин мог обучиться высокому искусству? — высокомерно осведомился мечник. — Я убью его без твоей помощи, убью даже с закрытыми глазами, убью и помогу нигири дойти до Мышиных гор. Ублюдок Расмус отнял у нее магию, но я верю — она дойдет. У нее глаза горят. Она дойдет.
— Но почему?
— Мое дело, — в третий раз за вечер повторил Ингольф.
— Если убьешь Изгоя, тебе придется бродить с нами еще тысячу лет!
— Я уже проклят, — напомнил мечник. — Тысячей лет больше, тысячей меньше… Мне давно все равно.
— Ставишь тысячу лет проклятия ради чужой женщины?
И снова во взгляде Ингольфа появилось высокомерие. Даже — Высокомерие. И обращено оно было не к простолюдину, что топтался сейчас на лыжах, умело ведомый ночными тварями, а к самому Охотнику, одно только имя которого наводит страх на людей. Ингольф смотрел на Охотника так, что тот начал понимать разницу между тварью и человеком.
