Александр Громов - Менуэт святого Витта, Властелин пустоты
Справедливость — вот основной девиз Земли и землян. Каждый должен получить именно то, что заслуживает. Поэтому автоном-очистители оставлены на поверхности планеты, несмотря на протесты корабля, желавшего получить их обратно. Правила игры честны: победит сильнейший. Цивилизация, не умеющая отбиться от первой же опасности, по глубинной сути своей нежизнеспособна, и не стоит продлевать ее конвульсий.
Бурчит у брата в кишках. Над самым ухом.
Может быть, человечки на планете одержат верх. И тогда десять-двадцать поколений спустя у землян появится еще один враг.
Одним больше, одним меньше. А кроме того, не бывает памяти длиной в двадцать поколений. Легенда, миф — вот что останется на планете от нас и нашей попытки очистки.
Многим ли удается оставить легенду о себе?
Я не хочу думать о Й-Фроне и все-таки думаю о нем. Ничтожное замордованное существо показало себя достойным звания человека, более того — врага, и никто из нас своевременно не раскусил этого ограниченно ценного. Его счастье.
Мы поступили бы правильно, будь враг вовремя распознан. Правильно и без сожалений. Но что-то доселе незнакомое поднимается во мне, когда я думаю — запрещаю себе думать и все равно думаю, не могу не думать — о человеке по имени Й-Фрон. Что это?
Зависть?
Я жду. Каждый день. Они похожи один на другой, эти дни. Я жду, когда придет он, уставший, пыльный и чаще всего злой, и крикнет с порога: «Филиса! Ужин, постель! Опять не готово?»
Все давно готово, конечно. Смягчившись, он, может быть, похлопает меня по спине, потреплет по щеке или даже обнимет. И я улыбнусь, потому что мне в самом деле приятно его прикосновение. Хоть какое-нибудь.
Он сильно изменился за последнее время. Несмотря на то, что рядом с ним больше нет Умнейшего, который плохо на него влиял, он с каждым днем становится хуже. Часто он пьет вечерами, чтобы заснуть, и все реже зовет меня в постель. Я понимаю: у него много забот. Он необыкновенный человек, обязанный заботиться о людях всего Простора, а я, его жена, обязана заботиться о нем. И я жду его каждый вечер, чтобы успокоить, утешить и накормить.
Я жду.
Великий Нимб проступает на небе. Вечереет. Скоро он придет, если сегодня решил заночевать дома. По улице перед домом бродит охранник — взад-вперед, взад-вперед… Без конца. Откуда-то издалека доносится стрельба — там идет бой, зенитчики отбивают по нескольку налетов в день. Но здесь пока безопасно.
Не все гибнет в этом мире: уже скоро я должна почувствовать в себе биение еще одного сердца. У нас будет ребенок. Он сказал, что хочет, чтобы родился сын, потому что идет война и женщин больше не слушают. И вряд ли когда-нибудь начнут слушать снова.
Жду.
Может быть, я ему уже надоела. Только я не штампованная дура, как он говорит, когда сердится. Я просто его люблю.
После одной из размолвок он привел в дом вторую жену. Она беженка с севера, ее зовут Геро. Мы ладим.
Иногда он странно шутит. Я не всегда понимаю смысл этих шуток, но смеюсь, чтобы сделать ему приятное. Когда что-то у него идет не так, он приходит раздраженный и роняет посуду. В один из таких вечеров он запретил мне просить за кого бы то ни было, а на следующий день, когда я не послушалась, ударил меня. Но ведь люди идут ко мне со своими бедами, и я не могу отказать им в помощи, правда?
Он грозит, что прогонит меня совсем.
Хорошо, что Полидевк был вдов и бездетен и некому было за него просить. У нас никто не верит в то, что он на самом деле был связан со зверопоклонниками и замышлял злое, но говорить об этом вслух не полагается. Теперь на его месте Тирсис. Я редко его вижу.
Иногда приходит Кирейн. Он жалуется на Париса, на всякое начальство вообще, на учеников, которых ему дали, и боится объявленного переселения под землю. Он несчастный и немножко смешной. Говорит, что не может больше сочинять и не хочет. Часто он просит у меня Тихую Радость. Когда у меня есть, я даю немного.
А вчера приходил Парис, просил замолвить за него словечко. Попробую…
Кого я люблю на самом деле: своего мужа, вождя — или того полузабытого прекрасного юношу, онемевшего от горя при вести о том, что я выхожу за другого? Кого?
Прочь, запретная мысль, прочь! Я не должна так думать. Разве другим живется легче, чем мне? Я и мой будущий ребенок в безопасности. Меня охраняют, мне помогают в хозяйстве. Если все усилия окажутся напрасными и людям суждено погибнуть, мы умрем в числе последних. Мне завидуют. Что еще надо?
Я жду его.
На что я надеюсь: на то, что он придет сегодня, или на то, что не придет?
Опять?! Прочь, запретная мысль!..
Жду.
Длинная, очень длинная движущаяся колонна людей текла по дну ущелья, задерживаясь в узких местах, вызванных оползнями, плавно обтекая одиночные валуны, свалившиеся некогда сверху. Тысячелетие назад по дну ущелья бежала река, потом воду отвели и проложили дорогу. Теперь человеческая река текла вспять.
Словно водяная пыль над горным потоком, висела над рекой пыль каменная. Тысячи ног топтали древний путь в Столицу, которой никогда не существовало на этой планете и которая рождалась только теперь. Шарканье ног, скрежет и скрип груженых тележек, отрывистые команды, крики, разговоры, кашель стариков, детский плач — все это сливалось в единый ровный шум человеческой реки.
Высоко над всем этим на уступе скалы стояли два человека и смотрели сверху вниз на течение — туда, где живая река начинала петлять, а затем слитно взбегала по осыпи и навсегда скрывалась в стрельчатой дыре, пробитой в теле горы. Рядом с ними хищно пласталась, раскинув по камню стальные упоры, спаренная зенитка малого калибра с полностью заряженными кассетами. Оба ствола зенитки смотрели в противоположную сторону.
Отсюда двум людям были видны еще несколько уступов. Некоторые были расположены выше них, другие ниже. На ближайшем, совсем крохотном, помещался один солдат с пулеметом. В случае нападения заурядов пулеметчик должен был открыть по ним бесполезный огонь, чтобы отвлечь атаку на себя и дать возможность зенитке сделать как можно больше выстрелов.
Солдат был добровольцем и знал, что после его гибели жена и маленький ребенок будут обеспечены кровом и пищей в течение ближайшего года как минимум.
Об этом он крикнул двум людям на уступе с зениткой. И помахал рукой.
За шумом живой реки двое не расслышали его, но помахали в ответ. Затем они вернулись к прерванному разговору.
— Никогда не думал, что напоследок выступлю противником прогресса, — сказал Умнейший. — А ты? Впрочем, что я такое говорю. Уже хорошо, что ты раз в жизни выступил противником хоть чего-то. Так?
