Антон Орлов - Контора Игрек
– Если ты о себе, то напрасно, с твоей внешностью все в порядке. Проконсультируйся у хорошего имиджмейкера, тебе посоветуют подходящую прическу, одежду и общий стиль.
Ну конечно, незийское воспитание: если речь заходит о физических недостатках, неудавшейся личной жизни и тому подобном, следует проявлять тактичность, даже если собеседник – твой злейший враг.
Римма не нуждалась в этих сладеньких незийских пилюлях.
– Я своим имиджем довольна, – буркнула она сердито. – Я к тому, что ты, весь такой благополучный, ничего об этом не знаешь, а я в пятнадцать-шестнадцать лет жить не хотела, когда видела себя в зеркале. Сейчас мне наплевать и на то, нравлюсь я кому-то или нет, и на то, что ты от моих носков нос воротишь, я не собираюсь ради тебя постирушки устраивать. Но я через это прошла, а ты – нет, поэтому я знаю о жизни побольше твоего.
– Когда мне было пятнадцать-шестнадцать лет, я тоже комплексовал из-за своей внешности.
– Ты? Давай-ка не ври! Или тебя дразнили, потому что рыжий?.. Ты же всегда был красавчиком!
– Вот именно. Мне говорили, что я похож на девчонку, что в этом хорошего? Потом я сменил имидж – постоянно ходил битый, в синяках, и очень гордился собой.
Вроде бы он и не защищался от ее нападок, и в то же время удары проскальзывали мимо цели. Маршала бы сюда… Римма не хотела верить в поражение и смерть Маршала: тот еще вернется, обязательно вернется!
– У вас на Незе не настоящая жизнь, – снова начала она после непродолжительного сопения. – Вы не знаете, что почем. Вот придут какие-нибудь силы и с потрохами вас сожрут.
– Не сожрут, – усмехнулся Поль. – На Незе много таких, как я.
Вот это был уже прямой вызов, но Римма предпочла его не заметить и продолжила:
– Настоящая жизнь – это мат, казарма, грязь, это не украдешь – не пообедаешь. А у вас на Незе всякие там картинные галереи, пляжи, бесконфликтные посиделки с друзьями, маленькие кафе в больших городах и остальная дребедень, которая отвлекает людей от настоящей жизни.
– Тебе не кажется, что ты сейчас ляпнула глупость?
– Не кажется, – огрызнулась Римма. – Между прочим, я сделана из того же теста, что Тина Хэдис. Она знает, что почем, и она поняла бы все то, чего никогда не поймешь ты.
– Между тобой и Тиной нет совершенно ничего общего, – он опять усмехнулся – или скорее поморщился, как будто его задело то, что она смеет сравнивать себя с Тиной Хэдис.
– Она киборг, а я человек, ты это хочешь сказать?
– Не это. Тина не делит людей на ферзей и пешек. Тина любит все то, что ты презираешь, – картинные галереи, бесконфликтные посиделки с друзьями, маленькие кафе в больших городах. Тине тоже приходилось убивать, но для нее убийство – это всегда убийство, а для тебя это что-то вроде игры в пятнашки. И самое главное отличие – внутренняя свобода. Ты не знаешь, что это такое, а Тина просто не способна быть несвободной.
Как он это сказал – словно дверь перед Риммой захлопнул. У нее пропало желание продолжать разговор, и все-таки она проворчала:
– Внутренняя свобода – это выдумки. Почему ты так по-дурацки поступил на Рубиконе?
– Потому что не было другого способа спасти людей из домберга.
– Но зачем тебе это понадобилось?
– Нет смысла объяснять тебе.
Поставив таким образом точку в разговоре, он вытряхнул из упаковки питательную капсулу, проглотил, запил несколькими глотками воды. Ну хоть бы разок пожаловался на отсутствие своего любимого кофе со сгущенкой – как бы она за все отыгралась!
Последний отрезок пути оказался самым тяжелым, тем более что «слип» закончился и скоро они были с головы до пят в ссадинах и кровоподтеках, как после хорошей драки. Порой им приходилось проделывать почти акробатические трюки: стоя на плечах у Поля, Римма дотягивалась до щели наверху, забиралась туда и закрепляла фиксатор с веревкой, по которой после подъема багажа взбирался Поль.
Даже во сне она не могла отдохнуть: стоило сомкнуть глаза, и опять куда-то лезешь, плывешь, карабкаешься, судорожное движение вперед на последнем дыхании, ценой неимоверных усилий.
Наконец настал день, когда они очутились в пещере с иным, чем до сих пор, освещением: сумрак здесь был водянистый, словно разбавленный.
– Гасим фонари! – охрипшим голосом потребовал Поль.
Дневной свет. Он сочился издалека, из-за поворота, и оттуда же доносился шелест нескончаемого сагатрианского дождя.
Они долго сидели на мокром травянистом склоне, заново привыкая к открытому пространству и привычному для человеческого глаза освещению. Позади была гора, из которой они выбрались, впереди – пологий спуск в заболоченные низины, и в головокружительной дали у горизонта – что-то серое.
Римма только теперь увидела, насколько Поль изможден, раньше это скрадывал полумрак. Наверное, сама она выглядела не лучше.
А Маршала больше нет, душный сырой ветер разносит его прах по всей Сагатре… Римму пронзило чувство одиночества. Пока она не знала, выживет ли сама, ей было не до того.
Глядя сверху вниз на виновника смерти Маршала – тот лежал на траве, закинув руки за голову, опьяневший от простора, и смотрел в небо, – она глухо проворчала:
– Расстрелять бы тебя на месте…
– За что?
– За то, что ты сделал! У меня была команда, был Маршал, было дело… Не важно, гуманное или нет, но по размаху игры – великое дело, а ты все разрушил. Ты «сканер», без твоей информации у них ничего бы не получилось. И нечего лопаться от гордости: то, что ты нашел дорогу через пещеры, – фигня, это каждый «сканер» сумеет. Это не твое, это тебе дали Высшие Силы, в которые ты не веришь!
Кирч говорила все громче, все возбужденней, ей хотелось заразить его своим смятением, а он удивленно щурил бездонные темно-карие глаза и как будто не понимал, о чем идет речь, словно их разделял языковой барьер.
– У меня больше ничего не осталось! Я не могу жить просто так, как живут бездельники вроде тебя на всяких загнивающих курортных планетах!
Поль встал, подобрал лежавший рядом шлем от бронекостюма.
– Нам больше нечего делать вместе. Ты у меня уже вот где, – он провел ребром ладони по горлу. – Вместе с твоими высшими силами и твоими носками.
– Это хорошие солдатские носки, еще три-четыре месяца прослужат, – процедила сквозь зубы Кирч. – Не нравятся – нюхай в другую сторону.
– У нас в полиции за это снимали проценты с премии.
– Хм!
Римма ограничилась презрительным хмыканьем. Тоже, наказание… В «Конторе» за то же самое посылали на штрафные работы в седьмой отсек, но ее это не касалось, потому что она была первоклассным ликвидатором. Подумав о «Конторе», она снова почувствовала себя одинокой, как потерявшийся ребенок на огромной улице в час пик, и, чтобы не раскиснуть, деловито буркнула:
