Майкл Муркок - Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
— Это плохие книги, брат, — твердо сказал я. — Их надо сжечь.
— Что за дикая идея, сын мой. Но, возвращаясь к твоим проблемам...
Не мог же я отпустить его, раз он как-то узнал про меня такое. Я сказал одно из слов, которым научил меня Гуру, и он сначала выглядел очень удивлённым, а потом — так, словно ему очень больно. Он упал лицом на свой стол, и я пощупал его запястье, чтобы убедиться, что он умер: это слово я использовал впервые. Но он был как следует мёртв.
Послышались тяжелые шаги, и я быстро сделался невидимым. Вошел тучный отец Фредерик, и я чуть было не убил словом и его — но успел сообразить, что это будет выглядеть подозрительным. Так что я решил подождать и вышел, когда отец Фредерик склонился над мертвым монахом: он думал, что тот уснул.
Я же прошел по коридору в заставленную книгами комнату толстого священника, быстро свалил все книжки в кучу посреди комнаты и поджег их своим дыханием. Потом спустился во двор школы, убедился, что никто не смотрит в мою сторону, и снова стал видимым. Все было проще простого. А на другой день я убил ещё кого-то на улице.
По соседству жила девочка Мэри. Ей было тогда четырнадцать, и я хотел её так же сильно, как хотели меня обитатели Пещеры вне Времени и Пространства.
Поэтому, когда пришел Гуру и, как всегда, поклонился мне, я рассказал ему про Мэри, и он посмотрел на меня очень удивленно.
— А ты взрослеешь, Питер, — заметил он.
— Взрослею, Гуру. И придет время, когда твои слова будут недостаточно сильны для меня.
Он засмеялся.
— Пойдём, Питер, — сказал он. — Иди за мной — если хочешь. Надо коечто... сделать. — Он облизнул свои тонкие пурпурно-красные губы и добавил: — Я рассказывал тебе, на что это будет похоже...
— Пойдем, — сказал я. — Говори слово. И он научил меня новому слову, и мы вместе произнесли его.
Место, куда мы попали, не было похоже ни на одно из мест, где я бывал с Гуру раньше. Это было — Не-место. Раньше всегда казалось, что время идет и материя движется, но здесь ничего даже не казалось. Здесь Гуру и все остальные сбросили свою форму и стали тем, чем были в действительности, — а это возможно только в Не-месте.
Нельзя, конечно, рассказать о том, что там было; но меня представили Тем, кто никогда не покидал Не-место. И все приходили к ним, словно бы они существовали. У них не было цвета, или иллюзии цвета, или какой-либо, пусть кажущейся, формы.
И там я узнал, что когда-нибудь и я присоединюсь к ним; что я, единственный с моей планеты, избран, чтобы существовать с ними в Не-месте.
Потом мы с Гуру произнесли слово и покинули Не-место.
— Ну и как? — спросил Гуру, глядя мне прямо в глаза.
— Я согласен и хочу этого, — ответил я. — Но сейчас научи меня ещё одному слову.
— А, — ухмыльнулся он. — Девчонка?
— Да, — кивнул я. — Слову, которое будет много для неё значить.
Всё так же ухмыляясь, он научил меня такому слову. Мэри, которой тогда было четырнадцать, сейчас пятнадцать. И она неизлечимо сумасшедшая.
А прошлой ночью я видел Гуру опять. И в последний раз.
Он поклонился, когда я подошёл.
— Здравствуй, Питер, — ласково сказал он.
— Научи меня Слову, — сказал я.
— Еще не слишком поздно...
— Научи меня Слову.
— Ты можешь и отказаться от всего — с тем, что у тебя уже есть, ты легко овладеешь этим миром. Золото без счёта, сардониксы и самоцветы, Питер! Царственный бархат, жёсткие и тяжёлые, шитые золотом гобелены!..
— Научи меня Слову.
— Подумай, Питер — какой дворец ты мог бы себе построить! Из белого мрамора будет он, и мерцающий рубин украсит середину каждой плитки стен; и врата его внутри и извне будут из чеканного злата, и построен он будет вокруг башни из резной кости слоновой; миля за милей вознесется эта башня в бирюзовые небеса. Ты увидишь облака, бегущие далеко внизу под тобой!..
— Научи меня Слову.
— Язык твой насладится ягодами винными, и вкус их будет как вкус расплавленного серебра. И вечно станут звучать для тебя песня соловья и голос жаворонка, подобный звону утренней звезды. Тысячи тысяч лет будет цвести вокруг тебя душистый нард, услаждая тебя изысканным ароматом. Руки твои будут умягчены касанием пуха пурпурных гималайских лебедей — мягче он, чем закатное облако.
— Научи меня Слову.
— И женщины будут у тебя, и кожа их будет черной, точно черное дерево, и белой, точно белый снег, и всякой другой. Будут у тебя женщины тверже кремня и женщины мягче облака закатного.
— Научи меня Слову.
Гуру ухмыльнулся и сказал Слово.
Не знаю, когда произнесу я это Слово — последнее слово, которому научил меня Гуру, — сегодня, или завтра, или через год.
Это — то Слово, которое взорвёт эту планету, как взорвала бы динамитная шашка гнилое яблоко.
Харлан Эллисон. Покайся, Арлекин!
Всегда найдутся люди, которые станут недоумевать — о чем все это? Любителей задавать вопросы, расставлять все по полочкам, докапываться до сути отсылаю к нижеследующему:
«Массы людей служат государству не как живые существа, а главным образом как механизмы, принося ему в жертву собственные тела. Находится ли человек в действующей армии, служит ли в полиции, в ополчении, тюремщик он или арестант — в большинстве случаев человек лишен свободы — как действий, так и духа. По сути он низведен до уровня дерева, камня или почвы; пожалуй, деревянный истукан справился бы с подобной деятельностью даже лучше его. Уважения к человеку здесь не более, чем к соломенному чучелу или глиняному болвану. Ценят его, как ценят лошадь или собаку. Тем не менее в обществе таких почитают за добропорядочных граждан и уважают. Другой сорт людей — политики, законодатели, министры, чиновники — ставит на службу государству главным образом свой интеллект, и поскольку о моральной стороне дела они не имеют никакого представления, то с равным усердием могут служить и Богу, и Дьяволу, причем даже не подозревая об этом. И лишь единицы — герои, патриоты, мученики, реформаторы духа и Люди с большой буквы — служат государству еще и своим разумом, тем самым неизбежно противопоставляя себя большинству; естественно, большинство объявляет их врагами, обходясь с ними как с изгоями».
Генри Дэвид Торо. «О гражданском неповиновении».
Вот вам суть. А теперь начнем с середины, потом вернемся к началу; конец, я думаю, сложится сам собой.
...Но поскольку этот мир был в своем роде похож на все остальные, поскольку он позволил ему возникнуть, то поначалу его выходки не привлекли внимания Тех, Кто Следил За Нормальньм Функционированием Машины — сливок общества, снимавших все пенки с культуры. Так длилось до той поры, пока он каким-то образом не превратился вдруг в знаменитость, в некотором роде даже в легенду — как с неизбежностью пришлось констатировать официальным кругам, «героя в среде эмоционально неустойчивой части населения». Так они и доложили Тиктакщику. Но к тому времени — поскольку и этот мир был похож на все остальные, а препятствовать неизбежному им было не под силу (возможно, они имели дело с каким-то забытым вирусом, который вдруг возродился в системе, утратившей к нему иммунитет) — к тому времени он из легенды превратился в реальную личность. Обрел форму и субстанцию.
